– Обед? – Шеклтон озадаченно заморгал. – Русский традиций? Обед из того, кто умер? Я не понимать.
Непрухин всхохотнул.
– Ты нас в мертвоеды-то не записывай, ага? Ты сперва выпей, а потом я тебе объясню. За Антарктиду выпей, какой уже нет и не будет… если, конечно, она не перекинется обратно. Хотя зачем ей назад на полюс, спрашивается? Холодно там, а зимой еще и темно…
– Летом, – поправил Шеклтон. – Летом темно. Зимой светло.
– Это у вас в Австралии привыкли так считать – летом, мол, холодно, зимой жарко… Вы не из того полушария. А у нас наоборот, понял? Если холодно и темно, то и зима, а если солнце показалось, значит, весна началась. Вот так. Ты пей давай, нечего на спирт смотреть, его пить надо…
Выпили разом. Непрухин подцепил себе из банки зеленую маринованную помидорину. Посмотрел на Шеклтона и положил ему на тарелку такую же. Ломаев, задержав дыхание, набулькивал в кружку воду из чайника.
Прожевав твердые, хрюкающие под зубами помидоры, помолчали. Несмотря на то, что с момента «прыжка» континента минуло более суток, случившееся только начинало укладываться в головах людей, и то не без помощи спирта. По правде говоря, в тот момент, когда солнце внезапно переместилось с горизонта в зенит, а затем заволоклось густейшим туманом, никто ничего не . понял.
Мигрень случилась у всех, что верно, то верно. Врач объяснил это явление резким изменением магнитного поля, выдал личному составу анальгин и посоветовал расслабиться. Какое там!..
Общая растерянность выразилась в неуместной суете. Ошалевшие полярники без толку бегали из домика в домик, из балка в балок, мешая работать немногим флегматикам, пытающимся продолжать заниматься своими делами, растерянно матерились, и глаза у каждого были в пол-лица. У повара Сусекова выкипел борщ. Издалека было слышно, как орали перепуганные пингвины из ближайшего к станции стада. Выл и путался под ногами несчастный кобель Тохтамыш. Типунов, сам ничегошеньки не понимающий, бросался на подчиненных не хуже цепного пса, орал, карал и разносил.
Произошел крупный природный катаклизм – это было ясно каждому. Но сути его не понимал никто. Только-только, казалось, изготовились к очередной зимовке – и вот на тебе!
По-видимому, мировые средства массовой информации здорово растерялись, иначе невозможно объяснить тот факт, что первые сведения о перемещении шестого континента пошли в эфир лишь спустя пятнадцать часов. Вскоре, однако, Непрухин принял радиограмму с «Капитана Хлебникова», только вчера ушедшего из Мирного в сторону Тасмании с возвращающейся на Родину сменой полярников и нахватавшейся «полярной экзотики» ненавидимой зимовщиками толпой круизных и капризных туристов, утонуть бы им на глубоком месте.
Радиограмма была скупая: новые координаты судна (близ берегов Канады), рекомендация сохранять спокойствие, дружеские пожелания и более ничего. Непрухин клялся и божился, что, согласно давно и прочно установленному порядку, он доложил о содержании радиограммы одному только Аркадию Степановичу Типунову и более никому, однако же через пятнадцать минут о «переезде» материка стало известно всем на станции. Типунов только махнул рукой. Потом пришла радиограмма из родного ААНИИ примерно того же содержания. Не нервничать, сохранять спокойствие, ждать указаний. Мол, подумаешь, материк с цепи сорвался – ха! Видали, мол, и не такое!
Кто видал? Когда?
Теперь уже не могли работать и самые стойкие, с бронированной психикой. Собирались кучками в промозглом тумане, ежились в каэшках, спорили и галдели.
Столь густой туманной пелены не помнили и ветераны. Туман на антарктическом побережье, что в Новорусской, что в не очень далеком Мирном, вообще редкость. Появись он – стекающий с купола ветер порвет его в клочья и унесет в океан.
Приходилось признать, что море у припая парит с чудовищной силой, а значит, вода куда теплее, чем ей положено быть. Не поленились сбегать – намерили семь градусов, через час – восемь с половиной, а еще через час – десять ровно! После этого туман сгустился до того, что бегать на припай стало опасно, и измерения прекратили. Правильно сделали: через двадцать минут пришла волна, невысокая, но длинная и могучая, как прилив. Припайный лед не просто взломало – искрошило в густую кашу. Чему дивиться, когда материки прыгают с места на место, как блохи. Удивительно, что не пришла волна с небоскреб высотой.
Но как раз туман больше всего и убедил скептиков в реальности наблюдаемых событий. Можно не согласиться с радиограммой, но поди поспорь с физикой!
С рекомендацией расслабиться Типунов в конце концов согласился вполне, приказав завхозу выдать по двести граммов водки на индивида и добавив две бутылки коньяка от себя – кутить так кутить. Коньяк, как все на станции знали, был особенный – его предполагалось выпить в ноябре по случаю окончания зимовки. Однако о какой зимовке теперь могла идти речь?
– Я не понять, – молвил Шеклтон, прожевав помидорину и моргая. – Почему смерть Антарктида? Изъясни.
– Чего тут не понять, – махнул рукой Непрухин и, задев флягу со спиртом, едва успел ее подхватить. Покачал в руке, подумал и поставил на стол. – А, ладно, не будем о грустном. Ты мне, Ерема, лучше про ваших утконосов расскажи, очень я ими интересуюсь, а вот живьем сроду не видел. Они крякают или как?
Шеклтон наморщил лоб, пытаясь вникнуть в смысл вопроса. Так и не вникнув, смастерил из ладони подставку и уронил в нее лицо.
– Отстань от человека, – прогудел Ломаев, со смаком жуя хлебную корку. – Вчера приставал, позавчера приставал, сегодня пристаешь. Дались тебе эти утконосы. Он их, может, и в глаза не видел.
– Как это не видел, когда он из Австралии? Скажешь, он и кроликов не видел? Или кенгуру?
Ломаев ухмыльнулся в бороду.
– По-твоему, у них там утконосы в каждом пруду резвятся? Ну вот ты, скажем, из России. Расскажи-ка, как у нас медведи по улицам табунами ходят. Гостям интересно.
– Иди ты, – буркнул Непрухин и вновь устремил взгляд на Шеклтона. – Нет, правда…
– Мьедвэд? – поднял голову Шеклтон. – Что есть?.. О, бэр!.. Ноу, бэр – не есть в Аустралиа. Коала есть. В зуу… в зуупарк… Утконос в зуупарк есть тоже. Я ходить видеть.
– Он из Ньюкасла, – пояснил Ломаев. – Сколько тебе раз говорить? Большой город. Откуда там утконосы, кроме как в зоопарке?
– Не знаю, – сказал Непрухин и вздохнул. – Я как думал? Пришел на ихний пляж, разделся,
прыг в воду, а утконосы – только фр-р-р в разные стороны. Так и шустрят. И крякают. Думал, там у них искупаться нельзя, чтобы не напугать утконосов…
Прислушивающийся с видимым напряжением австралиец решительно замотал головой:
– Утконос пугать – нет. Не надо. Данджер… опасность. Ядовитый спур… как сказать русски?
– Шпора, – перевел Ломаев и гулко икнул.
– Йес, ядовитый шпора на задний нога. Пугать – не надо. Только самый глупый человек. Умный – не пугать.
– Ясно, – кивнул Непрухин, тщетно пытаясь побороть икоту. – А они – ик! – крякают?
– Ноу. Зачем?
– Ну как зачем? – удивился Непрухин. – Утконосы все-таки. Были бы дятлоносы – долбили бы что-нибудь. А так должны крякать. Скажешь, нет?
Шеклтон долго думал.
– Должны, – согласился он наконец. – Но не крякают.
– Ты на Непрухина внимания не обращай, – сказал Шеклтону Ломаев. – Ему утконосов подавай, или бушменский язык выучить, или еще чего. Лет сорок назад из него получился бы нормальный романтик с горящими глазами.
– А сейчас? – заплетающимся языком спросил Шеклтон. – Кто есть сейчас получился?
– А сейчас – Непрухин. И этим все сказано.
– Так почему они не крякают? – упрямо спросил Непрухин.
– Ты стебешься или правда глупый? – поинтересовался Ломаев.
– Догадайся.
– А вот выкину тебя наружу, чтоб гостей не изводил, – побродишь ты там, ежик в тумане… поищешь утконосов.
– И у тебя юмор на нуле, – тяжко вздохнул Непрухин. – Убийца. Ничего же не видно. Заплутаю и замерзну, что тогда?
– Похороним. Только ты не замерзнешь. Спорим?
– Это почему?
– Потому что спирт при минус двадцати не замерзает. Сколько ты в себя влил?