И уже грохочет за окном настоящая гроза. В синих вспышках, в громовых раскатах проносится она над — городом, над бульваром, неистовствует над институтским садом. Молнии выхватывают из темноты кипящие под ветром деревья.
И бежит Степан. Бежит под проливным дождем, жадно хватая воздух… Потом останавливается. Озирается… И, коротко всхлипнув, поворачивает назад. Снова бежит. По лужам, не замечая, что дождь уже кончился.
У входа в сад клиники он чуть не сталкивается с Андреем и Еленой, стоит, тяжело дыша, опустив голову.
— Хорошо, что вернулся, — спокойно, словно ничего не случилось, говорит Андрей. — Она уснула. Посидишь в палате. Я кончился совсем. — Андрей, качнувшись, как пьяный, уходит за ворота.
— Куда ты в халате-то?
Остановился Андрей, сдернул халат, бросил его на руки Степану. Когда он прошел несколько шагов, Елена кинула на руки Степана свой халат и догнала Андрея.
Степан долго смотрел им вслед.
А утром мимо Степана, почти не взглянув на него, быстро прошли к Нининой палате Светлова и профессор Коротич.
Дух чрезвычайного происшествия царил в людном коридоре. Перешептывались ходячие больные. Метеорно проносились люди в белых халатах… В холле первого этажа укоризненно покачивался шар на плечах Гудкова.
Светлова вошла в палату. С испугом посмотрела на нее Галя.
Медленно поднималась на койке улыбающаяся Нина.
— Лежите!
Светлова смотрела глаз долго. Отдыхала, поглаживая Нинину руку, и снова смотрела.
— Посмотрите теперь вы, Игнатий Викторович! — Светлова распрямилась, передала офтальмоскоп Коротичу.
Тихо приоткрылась дверь. Степан, не дыша, остановился на пороге.
— Прекрасно, прекрасно, — голос профессора Коротича журчал, вибрируя где-то в его большом носу, и Нина с трудом сдерживала смех. — Но ведь это, — Коротич опустил офтальмоскоп, — простите… здорвый глаз?
— Нет! — закричала Нина и порывисто села. — Больной! Был больной!
Степан шумно вздохнул, резко оттолкнувшись от дверного косяка, чуть не упал на безмолвно стоявшего за ним доктора Гудкова.
— Ой, простите!..
Гудков ничего не ответил. Как-то растерянно потоптавшись на месте, он развел руками и так и пошел по коридору — руки в стороны, втянутая в плечи голова.
— Все-таки наберись терпения, Нина, и полежи еще малость, — ласково сказала Светлова и мягко положила ее голову на подушку. — Галя, наложите повязку. И найдите же, наконец, Андрея Платоновича!
Светлова — профессор Коротич следом — столь стремительно вышла из палаты, что Степан не успел даже отойти от двери. Он стоял набычившись, глядя на остановившуюся, с трудом сдерживающую улыбку Светлову с такой дерзкой решимостью, что трудно сказать, какие слова могли бы вот-вот прозвучать в полумраке коридора, если б Светлова не заговорила первой.
— Ну что ж, доктор Зацепин… Конечно, все совершено против правил.
Профессор Коротич торопливо закивал.
— Однако, боюсь, ни один настоящий врач не упустил бы такого случая. Самоприлегание сетчатки — подумать только!..
И снова Коротич затряс клинышком бородки.
— Так что выше голову, Степан! Победителей не судят, а если и судят, то судом праведным и милосердным. — Она протянула руку и чуть коснулась ею влажного вихра на Степановой голове. Степан вздрогнул и несколько раз судорожно глотнул воздух. Этого Светлова уэке не видела. Она быстро уходила с профессором Коротичем в сторону своего кабинета.
Когда Галя нагнулась к Нине, та цепко перехватила ее руку с бинтом.
— Подожди!.. Я бы только в окно…
Галя укоризненно вздохнула, однако помогла Нине встать, повела к распахнутому настежь окну.
— Осторожней топай! Распрыгалась.
И увидела Нина промытый ночным дождем сад. Сквозь притихшую в задумчивости листву пробивались лучи солнца и теплели на земле добрыми веселыми бликами. Поражали четкостью своего затейливого рисунка литые чугунные ворота, широко распахнутые вовнутрь сада. И входили в них, касаясь друг друга опущенными руками, Андрей и Елена.
Нина вздрогнула и прикусила губу. Галя проследила за направлением ее взгляда и чуть не в крик:
— Дура! Куда ты смотришь?.. Ты на небо смотри, на небо! Посмотри, какое оно синее!
Но Нина смотрела на Елену, неотразимо красивую от светящегося на лице счастья.
Впрочем, если б Нина знала Артура Ивановича Деркача, она бы наверняка обратила внимание на въехавшую в ворота зеленую машину с военным, номером.
Из машины вышел Деркач и решительно зашагал по гравию центральной аллеи вслед за Еленой и Андреем…
РАССКАЗЫ
«ОХ, КАК ЖИТЬ ТЕБЕ НАДО, КУРСАНТ»
С нынешним штурманом своим, лейтенантом Тюриным, Нефедов подружился еще в «первоначалке». Так потом, уже в боевом училище, называли летчики не без нотки пренебрежения школу пилотов первоначального обучения.
В один из осенних вечеров появился в бараке «карантина» шустрый паренек в солдатской форме при медали «За отвагу» и с желтой ленточкой — знаком ранения, — нашитой над карманом гимнастерки. Ленточку эту Тюрин как-то после вечерней поверки стал осторожно спарывать тяжелым трофейным ножом.
— Это ты зачем? — удивился Нефедов. На карантинных нарах их звеневшие соломой матрасы лежали рядом.
Тюрин приложил палец к губам:
— Завтра медкомиссия! Говорят, к раненым — жуть придираются!
— А ты куда ранен?
— Военная тайна. — И, нагнувшись к Нефедову: — Контуженный я был. Только об этом молчок, понял?
Медкомиссию Тюрин прошел без сучка, без задоринки. А вот Нефедова чуть не «зарубили».
— Не нравится мне эта грудь, Юлий Максимович!.. Какой-то систалический шумок… — На бледном удлиненном лице женщины-врача тускло мерцали, словно затуманенные обидой, серые и, как тогда показалось Нефедову, недобрые глаза. — Да послушайте сами! — Она устало протянула стетоскоп сутулому невысокому человеку.
Халат на Юлии Максимовиче был расстегнут — грозно топорщился ряд плохо начищенных пуговиц морского кителя. Вспомнил Нефедов, как перед началом работы комиссии именно этот Юлий Максимович прошелся в сопровождении начальника карантина перед строем новичков. Тогда на его кителе узко белели погоны подполковника медслужбы. Подполковник смотрел на кандидатов в школу морских летчиков хмуро и озабоченно. Чем-то не нравились ему будущие соколы…
Протянутого стетоскопа Юлий Максимович вроде и не заметил, а выхватил из нагрудного кармана халата коричневую с облупившимся раструбом трубку. Ткнул трубкой в грудь Нефедова и сразу приник к раструбу большим красным ухом. Трубку Юлий Максимович прижимал сильно. Багровый ободок его уха стал мертвенно белеть, словно умирая.
— Дыши!.. Не дыши. Совсем не дыши!..
Потом подполковник заставил Нефедова приседать и снова приставил трубку к груди. Склонив голову, видел Нефедов, как под ударами сердца дергается трубка, будто стремясь оттолкнуть шарообразную голову с короткими жесткими завитками седых волос, и боялся, что Юлий Максимович сейчас на него рассердится…
Что-то буркнув себе под нос, подполковник выпрямился, воткнул трубку в оттопыренный карман халата и поднял со стола медицинскую книжку Нефедова. Отшвырнув несколько листков, стал читать самую первую страничку, где и не было-то ничего, кроме фамилии, года рождения…
— Ленинградец? — вдруг обрадованно, словно земляка встретил, закричал подполковник.
— Ленинградец! — еще не поняв, что к чему, повеселел и Нефедов.
— В блокаде был?
«Вот оно что!» Теперь Нефедов понял, что сейчас его как раз и «зарубят».
— Был или не был, я спрашиваю?
— Почти не был.
— Как это «почти»? Когда вывезли?
— В феврале.
— Сорок второго? Через Ладогу?