Жена тоже пошла в отпуск и собралась с дочерью на загородную дачу. На прощанье они поругались.
— Нет, это невозможно! — заплакала жена. — Что, в конце концов, тебе нужно, чего ты хочешь?!
Михайлов действительно не знал, чего он хочет, но не мог отделаться от всегдашней обиды и жалости к себе.
После отъезда жены он провалялся несколько дней с книгой на тахте, выходил из дома только в полдень пообедать в ближайшем кафе, потом вспомнил об однокашнике ещё по институту, Игорьке, и решил от скуки навестить. Редкие визиты к нему иногда развлекали. Игорёк жил неустроенной холостяцкой жизнью, вечно о ком-то хлопотал и куда-то торопился. В однокомнатной его квартирке, прокопчённой табачным дымом и захламленной случайными вещами, неизменно пил кофе и поедал «полуфабрикатные» пирожки разношёрстный народ. У Игорька было хобби — опекать непризнанные таланты.
— Старик, — кивал он на парня, заросшего неухоженными волосами, — это оригинальнейший поэт, но знаешь… в наше время без протекции трудновато!
Или:
— Эта девушка — драматический талант — закачаешься!
Временами Михайлов жаловался Игорьку на душевную неудовлетворённость и скуку. Тот понимающе кивал головой с ранней, но уже обширной лысинкой:
— Тебе, старик, необходимо поменять работу или влюбиться!
Работа у Михайлова была престижной и хорошо оплачиваемой, а заводить роман казалось пошлым и тоже скучным.
В этот день по дороге к Игорьку он затарил портфель бутылочным пивом — от жары оно было почти горячим. Игорёк пристроил бутылки в раковину, но вода из крана шла тоже тёплая.
На этот раз в холостяцкой квартире сидел пожилой седовласый человек с ласковыми глазами. От пива он отказался, пил чай, вкусно хрустя окаменелой карамелью. Редкие слова его с нажимом на «о» и изучающий взгляд не понравились Михайлову, выйдя следом за Игорьком на кухню, он поинтересовался:
— Что за ископаемое?
— Нестандартная личность! — восторженно зашептал Игорёк. — Понимаешь, вышел на пенсию — работал не то егерем, не то сельским учителем… Впрочем, какая разница… И, представь, катается без передышки на своём мотоцикле по горам и весям, говорит: любуюсь на красоту земную. Доброта к нам, грешным, необыкновенная! А имя-то какое, просто прелесть…
Они допили с Игорьком пиво и Михайлов, заметно опьянев — сегодня он поленился сходить в кафе и пообедал двумя крутыми яйцами, — с привычным сарказмом спросил седовласого мотоциклиста:
— Не знаете ли на опыте своей продолжительной жизни какого лекарства от тягот серых будней?
— Как не знать! — с готовностью отозвался тот, словно не заметив насмешки. — Беда наша в том, что отрываемся от земли, то бишь от Природы, а через неё и познается радость бытия и спокойствия души. Вы, люди образованные, должны знать сказочку про Антея, как погиб он, оторванный от матери-Земли…
— В колхоз прикажете? — усмехнулся Михайлов.
— Зачем в колхоз? В колхозе, полагаю, толку от вас не будет. Надо с Природой наедине, ради второй попытки…
— Это какой ещё попытки?
Седовласый не ответил, ласково улыбнулся, а Игорёк сразу завёлся:
— Да, да, старик, урбанизация, она подавляет — нервы, стрессы… Махни на природу, позагорай, покупайся, чтобы тет-а-тет! Живём, старик, на асфальте в каменных джунглях!
— Где же можно с природой тет-а-тет? У реки на квадратный метр по пять рыбачков приходится, а в лесу под каждым кустом пиво свежим воздухом закусывают, — возразил Михайлов.
— Могу доставить в безлюдное место, — сказал седовласый, — тут недалеко. Припасы же все в мотоцикле, одолжу, а через недельку попроведаю.
Михайлов вдруг почувствовал, что ему очень хочется куда-то уехать, лишь бы не возвращаться в душную квартиру, опять лежать на тахте и скучать.
— Сдаюсь! — шутливо поднял он руки. — Везите, хоть на край света!
Игорёк проводил их до мотоцикла, приткнутого у бордюра тротуара, что-то кричал вслед и махал руками.
Михайлов позавтракал хлебом с консервами. Хотелось выпить горячего чая, но для этого пришлось бы сооружать костёр и как-то прилаживать над ним котелок. Он напился из родничка — в ямке между обкатанных мелких камешков неспешно бурлила светлая струйка, через промежутки ямка переполнялась, и, пробираясь по обозначенному мокрым следом руслу, излишек холодной воды убегал к речке.
После завтрака Михайлов бродил по берегу, выглядывая спуск. Спуска не было. Глинистая крутизна везде, на сколько хватало глаз, была отвесной, и только в одном месте её разрезало сухое русло, промытое весенними водами. По нему можно было спуститься или подняться, цепляясь за траву и корни.