Супруга держала в руках толстую ветку — видно, это и послужило падению покойника. Но зачем было это делать? Не понятно ли ей, что так можно быть вместе, позволив остановиться биофизическим процессам.
— Ты! Не стоило меня спасать…
— Не стоило?.. Почему ты так говоришь?!
— Я вспомнил всё. Тот день. Твою смерть. И свою вину.
— А-а…
— Я не заслуживаю жизнь. Не ты должна была сюда попасть, а я… — Душевная боль, мерзкая особа, каблучком начинает надавливать на сердце; на глаза наворачиваются слёзы, а пальцы, дрожа, закрывают лицо. — Сможешь ли ты когда-нибудь простить меня, не сумевшего ничего сделать? Как же я ненавижу себя…!
Женщина выпускает из рук палку. Она смотрит на тебя, но в янтарных глазах нет жалости — пустота. Одно верно — ненависть к тебе не испытывает, а по-прежнему, если бы могла и не была лишена чувств, любит. То, что произошло в прошлом — дело случая. Одним везёт, другие борются, третьи погибают. Такова реальность.
— Ненавидишь? О, перестань. Есть ли повод оборачиваться назад? Причинять ещё большие страдания? Это ведь так просто — отпустить меня, начиная всё с новой страницы.
— Я не могу. Как мне забыть тебя? Ты была всем для меня! Что я без тебя? Кто, если нет тебя? Смысл мне существовать, если в итоге я буду по-прежнему вспоминать твой образ!
Призадумавшись, Лана с обречённостью выдаёт, по-холодному улыбнувшись:
— Люди слабы. Они привязываются к одному единственному человеку, а стоит ему уйти — ломаются. — Останавливается, позволяя тебе осмыслить мысль, но ненадолго: — Несмотря на это, некоторые из них способны стать ещё сильнее, склеивая себя по кусочкам. — Оторвав руки от лица, ты, чуть дыша, смотришь на супругу, не до конца понимая, что она хочет тем самым сказать. Но её слова, как ни странно, способствуют поднятию какой-то сокрытой на глубине силы — то ли согласию, то ли готовности доказать на собственном примере это, то ли не угасшей воли к жизни. — Они, фениксы с ярким пламенем, доказывают это: человек — сильное существо и, под тяготой выпавших испытаний, преодолевая всё, заново восстанавливают себя — ничто иное, как борьба с самим собой. Это и есть спасение.
— Другими словами, ты хочешь, чтобы я не только принял правду, но и поборол чувства, ставшие грузом?
— Верно! Ты сам должен понимать — ни к чему хорошему нас это не приведёт.
— А что если…
— Смерть? — Запрокинув назад голову, Лана смотрит в застывшее небо. Поднимает руку, будто пытается до него дотянуться, хотя знает — этому не быть. — Думаешь, выход? Для кого?
— Для нас!
— Где гарантия, что ты по-прежнему будешь испытывать то, что сейчас?
— У меня её нет, но это лучше, чем…
— Чем что? Быть человеком? Жить, чувствовать, идти к успеху, падать, вставать, наслаждаться моментами?
— Да…
— Ошибаешься! За тебя говорит эгоистичность — ты хочешь меня удержать, но, понимая о невозможности, пытаешься, в первую очередь, уговорить себя, что не всё ещё потеряно и всё можно как-то исправить. Это не так. Быть тем, кем я сейчас являюсь — не то, к чему стоит тебе стремиться.
— Пускай так, мне действительно не хочется прощаться. Но и ты постарайся понять, почему мне смерть привлекательнее, чем её противоположность. В моём мире нет ничего, чтобы удерживало меня. Родители? Работа? Друзья? Всё это меркнет по сравнению с тобой.
Вот насколько высоко тебя, Лана, он возносит, обрывая оставшиеся связи.
Это дело привычки?
Или зависимости?
Но чём бы сейчас не была выражена любовь — он явственно убеждён: жизнь без тебя невозможна.
— Наверное, я давно бы принял это решение, но не хватало решимости наложить на себя руки. Не было полной уверенности, что в другом мире я встречу тебя. Одно дело — когда тем самым убегаешь от трудностей, но совсем другое, когда ты готов проблему решить, пускай даже таким путём, что выбрал я, — с жаром преподносишь ты свою мысль, в надежде, что она поймёт и сможет поддержать тебя в этом. — Потому что больше всего на свете я хочу быть рядом с Ланой. Пускай такова будет жертва, но я буду с тобой. Даже если ты этого не хочешь. Неважно! Просто… я надеюсь, когда-нибудь ты это поймёшь, — озвучив на одном дыхании, ты замолкаешь, взглядом задевая лежащего мертвеца — его глаза открыты, он давно пришёл в себя, но из уважения не мешает вашему диалогу, а послушно ждёт.
— Скажи мне, — начинает Лана, прекращая смотреть на небо, — только честно. Там действительно не осталось больше никого?
— Никого.
— А как же, — невдалеке громко раздаются в одном ритме шаги, переплетаясь в неразборчивый, но пылкий призывной вой десятков мертвецов; они близко и готовы на решительные действия, — наш ребёнок?
— Наш кто…? — Лицо вытянулось от удивления. Что она только что сказала?
— А, ты ведь не знаешь…
Сглотнув, смотришь пустым взглядом на неё, решительную и серьёзную. Принять подобное… нелегко. Ты начал теряться в реакциях — радоваться или ужасаться?
— Точнее, никто тебе не сказал об этом: я запретила. Ах, — сомкнув руки на груди, она не спеша садится на колени, — я думала, что смогу справиться со всем. Надеялась к твоему приезду решить возникшие проблемы. Я не желала впутывать тебя, наших родственников — никого. Была слишком самонадеянной и не хотела, чтобы ты узнал раньше времени о нашей… дочери, — немыслимое явление — её слёзы, скатываясь непрямыми дорожками вниз, капали на руки, на ноги, на землю. Внутренне она по-прежнему не могла чувствовать досаду, но всё же присущая только человеку психофизиологическая реакция не была утеряна. — Ты можешь меня ненавидеть. Презирать! Но я хотела тогда защитить не только тебя, но и её, — голос женщины, что странно для твоих ушей, был ровен, не охрипший, будто бы и не было вовсе слёз.
— Лана… — произносишь ты, замолкая, не зная, что в ответ сказать. Обескураженность говорит за себя. Но именно поменявшее многое заявление холодным полотенцем бьёт по лицу, и смерть не кажется безоговорочно правильным решением. Приходит смятение.
Резко прерывается разговор из-за столпившихся, но нашедших вас мертвецов, в руках которых были разных видов предметы — от палок до ножей и даже некоторые виднелись с вилами, лопатами…
— Вот он! — скрипя, как несмазанные дверные петли, проголосил один из них, выставляя вперёд своё оружие — скалку.
— Мы нашли его!
— Это было слишком легко!
— Ура!
Началось выкрикивание победных слов — неживые радовались, они успели отыскать забредшего человека. Всё шло по их плану.
Видя всю эту собравшуюся толпу, женщина и рядом лежащий покойник встали. Переглянулись друг с другом, приходя к определённому решению. Схватив тебя за руку, Лана, не требуя возражений, потянула, уводя за собой; покойник же ринулся на толпу, удерживая её.
— Что ты делаешь?
— Спасаю тебя. Ты должен уходить!
— Разве это возможно? Их там десятки! А то и больше…
— Неважно! Выберешься! Ты должен это сделать ради нашей дочери.
Такое странное слово — ребёнок. Жизнь течёт по одним струнам, всё привычно и кажется, порой нечему более удивляться, как задевается новая, и вот ты не знаешь, что делать, как поступать? Это, действительно, радостное событие? Не ноша ли?
— Не знаю, смогу ли я ей стать… отцом. Нужно ли ей вообще моё внимание… — оказавшись в небольшом заброшенному саду, неуверенно произносишь ты, когда посторонние звуки утихают и погоня, видно, приостанавливается.
— Серьёзно? — сердясь и не замечая этого, она крепче сжимает твою руку; ты морщишься, но не подаёшь вида. — Как ты можешь говорить такие вещи! Каково ребёнку жить в одиночестве? Каково видеть одного возраста с тобой человека, но не испытывать того же, что и он? Не знать родительской любви? Ни теплоты душевной? Нужности! Ничего… — Остановившись, она отпускает тебя; ты, не успевая замедлиться, падаешь животом на землю.