«Я БЫЛА С МОИМ НАРОДОМ»
…Тогда (когда-то) еще Ахматова не умела употребить свой дар на то, чтобы воодушевлять и вселять мужество в людей, как по вторую мировую войну.
Аманда ХЕЙТ. Анна Ахматова. Стр. 66
Во «вторую мировую войну» — несомненно, уже могла. Известно это со слов самой Анны Андреевны — Хейт записывала за ней.
А. А. очень многое диктовала о себе одной англичанке, которая пишет о ней книгу.
Ю. Г. ОКСМАН. Из дневника, которого не веду. Стр. 646
Попытки «воодушевлять и вселять мужество в людей» предпринимались и во время Первой мировой войны.
В 1915 году Ахматова пишет «Молитву», проникнутую готовностью пожертвовать всем во имя военной победы:
Это настроение совсем напоминает настроение Жанны ДʼАрк, с той только разницей, что настроение Ахматовой остается настроением, а Орлеанская дева «одела латы боевые», «в железо грудь младую заковала» и «Карла в Реймс ввела принять корону», но, видимо, активность французской крестьянки XV века и русской дворянки XX различна.
Г. ЛЕЛЕВИЧ. Анна Ахматова (беглые заметки). Стр. 475
Это — как эпиграф.
О том, какой она была «героиней», мы только что говорили. Сейчас о том, как она просто была со своим народом — так, как был он. Или не совсем так.
Речь пойдет о том, как Анна Андреевна переждала войну в Ташкенте в эвакуации. Не будем спорить — доля, выпавшая миллионам.
В «Ташкентской тетради» Лидия Чуковская называет Анну Ахматову NN.
Вчера днем я пошла с Ираклием на рынок, мы купили три пустых ящика и лопату угля и поволокли к ней. NN лежала в кровати, кружится голова и болят суставы. При мне встала, вымыла посуду, сама затопила печь. Сказала фразу, очень злую, и, в известной мере, увы! правдивую. «Я ведь в действительности не такая беспомощная. Это больше зловредство с моей стороны».
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 350
Давно замечено.
В эвакуации встречаются бытовые трудности.
NN оглушает меня: «Вот, товарищи пришли сказать, что мне отказали в прописке…» У NN кружится голова. Вижу, что она страшно встревожена. «Я же вам еще в поезде говорила, что так будет», «что ж! Поеду в кишлак умирать!..» Я пытаюсь говорить, что все наладится, но получаю грозную и гневную отповедь: «Марину из меня хотят сделать! Болтуны! Им бы только поговорить об интересном! Не на такую напали».
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне. Ахматовой. 1938–1941. Стр. 352
Не на такую, это точно. Это я отнесу в разряд ее коммунальных криков, фуй и пр., чтобы видели, в каком контексте она «Марину» упоминает. Марине Цветаевой, впрочем, отказали в должности судомойки в писательской столовой — а не в прописке в лауреатском доме.
Выяснилось: никакого отказа не было.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 353
А как бы хорошо было поехать умирать в кишлак! Она же смерти все хотела!
«Не желаю я больше слышать ничего о прописке. Если Ташкент не хочет связать свою биографию с моей — пусть. Видно, что она очень уверена в себе. Пусть меня вышлют. Так еще смешнее». Я замолчала. Мне не нравится это ее желание непременно пострадать. Она ведь сама отлично знает, что власти дали разрешение на прописку в одну минуту, что никто не собирается ее выселять — а вся загвоздка в неряшестве и лени Радзинской.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 359
Читатель! Не пропускай ни слова из трагических речей! Если вы большой поклонник Ахматовой — можно будет найти применение горькому восклицанию: Ташкент не захотел связать свою судьбу с ахматовской!
<…> (несколько строк густо зачеркнуты. — Е.Ч.) в то время как все порядочные люди радостно служат ей — моют, топят, стряпают, носят воду, дарят папиросы, спички, дрова…