Для осведомлённых людей не было никаким секретом наличие двух взаимоисключающих группировок в нынешнем составе Политбюро. В первую входили сторонники набирающего силу молодого Горачёва — министр иностранных дел Громыко, председатель КГБ Чебриков, Лигачев, Воротников и Шеварнадзе. Противниками Горбачева (в качестве альтернативы ими предполагались трое, строгой определенности тут не было) были Гришин, Романов, Щербицкий, сам Кунаев, а также дряхлый предсовмина Тихонов. Кандидаты и секретари ЦК не рассматривались, как на что-то влияющие лица. Таким образом, было фактическое равенство — пятеро за Горбачева, пятеро против. Весы застыли в неустойчивом положении и могли склониться в любую сторону.
Кунаев вытащил из ящика стола чётки, подаренные ему в прошлом году во время визита в Сирию, закрыл глаза и начал размышлять над текущим состоянием дел. Чётки помогали ему сосредоточиться… то, что сказал Романов, было чудовищной несправедливостью… значит что?... значит надо с этой несправедливостью бороться… под лежачий камень вода, как известно, не течёт, а если найти аналог этой поговорке на Востоке, то «движение благо, неподвижность смерть». Значит, будем бороться…
Кунаев вызвал секретаря из приёмной.
— Азамат, внеси изменения в мой календарь.
— Слушаю, Динмухаммед Ахмедович, — тот с готовностью достал из кармана блокнот и ручку, и то, и это было с эмблемой республиканского ЦК.
— 9 марта, 14-00, Москва, совещание по вопросам атомной энергетики. Со мной должны поехать главный инженер Шевченковской АЭС и начальник Семипалатинского полигона.
— Записал, Динмухаммед Ахмедович, — секретарь от усердия даже язык высунул. — Ещё что-нибудь?
— Чаю ещё принеси, сразу две пиалы… и меня больше ни для кого нет до вечера.
9 марта 1985 года. Москва, НИИ-8, совещание по атомной энергетике
Романов решил провести выездное заседание на площадке института, разработавшего и осуществляющего текущий контроль за реакторами серии РБМК. Присутствовали директор института Доллежаль, руководитель всей атомной отрасли академик Александров, начальник Минсредмаша Славский, а также Щербицкий с директором Чернобыля Брюхановым и Кунаев с начальником полигона в Семипалатинске.
— Товарищи, — так начал своё выступление Романов, — у нас сегодня в повестке дня один вопрос — безопасность реактора РБМК. Кто хочет начать?
Александров поднял руку.
— Григорий Васильевич, я не совсем пойму, с чем связана такая повестка и такая экстренность нашего совещания? Реакторы Большой Мощности Канальные, сокращённо РБМК, разработаны НИИ-8 уже более 15 лет назад. На текущий момент построено и эксплуатируется 15 единиц на пяти площадках — Ленинград, Курск, Смоленск, Чернобыль, Игналина. Нештатные ситуации случались, конечно, устройства сложные, при ежедневной эксплуатации могут произойти разные вещи, но критических ошибок в их работе замечено не было.
— Анатолий Петрович, — остановил его Романов, — а что вы скажете по поводу внесения дополнительной реактивности при опускании замедляющих стержней? По идее они же должны гасить эту реактивность…
— Действительно, такой недостаток имеется, — Александров с удивлением посмотрел на Романова, — но он достаточно несущественен. Николай Антонович, может быть вы осветите вопрос с технической стороны?
— Гм, — сказал, поднимаясь было генеральный конструктор, но Романов махнул ему рукой и он остался сидеть, — концевой эффект на реакторах данного типа имеет место — при опускании стрежней защиты идёт кратковременное увеличение реактивности, однако это повышение всего на несколько процентов и длится течение максимум десяти-пятнадцати секунд. Никаких критических явлений оно вызвать не сможет.
— Хорошо, — ответил Романов, — я бы всё же настаивал на изменении конструкции стержней в кратчайшие сроки. Второй вопрос у меня такой… давайте рассмотрим гипотетический эксперимент по испытанию режима выбега турбогенератора…
— Вы меня поражаете, Григорий Васильевич, — подал голос Александров, — откуда такие познания в тонкостях работы РБМК?
— После двух аварий на аналогичных блоках немного углубился в тему, — парировал Романов.
— Вы имеете в виду Три-майл и Ленинградский инцидент? — спросил Доллежаль.
— Да, именно их. Так вот… идет гипотетический эксперимент, персонал разгружает реактор, снижая мощность до примерно четверти расчетной. Но при этом по неопытности не удерживает этот режим, и мощность проваливается почти до нуля. Что дальше?
— Должен заметить, что персонал всех наших АЭС достаточно опытен, чтобы не допустить такое. Но я отвечу на ваш гипотетический вопрос — дальше идёт так называемое ксеноновое отравление, — ответил Доллежаль, — и последующий вывод реактора на номинальную мощность должен происходить в течение двух-трех суток.
— Правильно, — перелистнул Романов свои записки. — Пойдём дальше. Значит, в течение этих минимум двух суток реактор будет отключен от энергосети и выработка энергии станцией резко сократится, так?
— Не так уж и резко, — возразил Александров, — только на Чернобыльской станции, например, таких блоков четыре, но сократится, это точно.
— А персоналу, ответственному за эксперимент, это совсем не улыбается — по сути это провал и последующие оргвыводы вплоть до увольнения. Тогда что сделает персонал?
— Намекаете на быстрое растормаживание реактора? — спросил Доллежаль.
— Точно, — стукнул Романов ребром ладони по столу, — а что, если персонал наплюет на инструкции и быстренько начнет выводить блок в норму? А для этого надо вытащить все стержни, раз, и слить охлаждающую воду, два.
— Это запрещено всеми инструкциями, — запротестовал Александров, — более того, в систему встроена блокировка такого вмешательства.
— Но ведь блокировку можно отключить, верно?
Александров с Доллежалем с некоторой задержкой кивнули.
— Хорошо, идем ещё дальше. Стержни вынуты, вода наполовину слита — начинается резкий подъем мощности, перегрев подводящих каналов… могут они расплавиться хотя бы в паре каналов?
— Это сложный вопрос, — замялся Александров, — теоретически да, а на практике никто не проверял.
— А мы и обсуждаем теоретические вещи, — заметил Романов, — значит, каналы расплавляются, вода кипит, превращаясь в пар, давление внутри реактора растёт. На какое, кстати, давление рассчитана оболочка?
— 6 МегаПаскаль, — отозвался похоронным тоном Доллежаль.
— Вполне может ведь и превысить эту планку, — продолжил Романов. — А дальше у нас идет взрыв, срыв верхней крышки реактора, полное расплавление активной зоны и радиоактивный выброс реакторного топлива в окружающую среду. Какой обычный уровень радиоактивности в графитовой оболочке, подскажите, Анатолий Петрович?
— Несколько тысяч рентген, — ещё более убитым тоном сообщил Александров. — Только этого не может произойти никогда, все, что вы теоретически предположили.
— Есть такая поговорка «никогда не говори никогда», — ответил ему Романов. — Если есть хотя бы одна миллионная доля вероятности такой аварии, мы должны её исключить. Потому что жизни людей, работающих на станции и проживающих рядом со станцией обойдутся нам очень дорого. Очень. Я уж не говорю об ущербе для экономики и имиджевых потерях во всем мире.
— И какой же из сегодняшнего заседания последует вывод? — это взял слово министр среднего машиностроения Славский, молчавший до этого.
— Записывайте, — ответил Романов, — доработать конструкцию замедляющих стержней, раз, срок 1 сентября. Запретить все несогласованные эксперименты на реакторах этого типа… да просто все эксперименты запретить на… ну на календарный год, например, это два. Срок — завтра. Укрепить руководство Чернобыльской АЭС, три. Срок — в течение месяца.
— В каком смысле укрепить? — взвился директор Чернобыля Брюханов, — и почему именно Чернобыльской, у нас же пять площадок с РБМК?
— Позвольте мне не отвечать на последний вопрос, — поморщился Романов, — информация достаточно конфиденциальная. А по поводу укрепления… надо перевести заместителя главного инженера Анатолия Дятлова и вас, товарищ Брюханов, на другую работу. Туда, где нет реакторов РБМК.