обычаями, нравами и умонастроением сильно отличаются друг от друга. Он исследует
причины, делающие завоевание турецкого государства трудным, а удержание его
простым. Кроме этого, он делает замечание, что Францию можно победить без особого
труда, но что постоянное возмущение населения, которое последует за завоеванием, будет
ежечасно угрожать спокойствию обладателя.
Макиавелли рассматривает эти вещи только с одной стороны. Он, имея в виду
единственный образ правления, думает, что могущество Оттоманской Порты и
Персидского государства основывается лишь на общепринятой у этих народов
негуманности, и на том еще, что только один человек, считающийся главой государства,
возводится ими на престол. Он думает, что неограниченная власть, таким образом
утвержденная, является самым безопасным для государя средством спокойного
царствования и противостояния неприятелю. Во времена Макиавелли было принято
считать, что знатность и дворянство во Франции некоторым образом делят власть с
государем, который в случае возмущения может оказаться в опасности.
Но я не уверен, что султан находится в меньшей безопасности, чем король.
Различие между ними состоит только в том что турецкий император принимает смерть от
янычар; в отличие от него же некоторые французские короли, были погублены бродягами,
монахами, или чудовищами, монахами вскормленными. Однако Макиавелли больше
рассуждает в этой главе о политических изменениях, нежели об особенных случаях. Он в
самом деле добрался до некоторых пружин различий между народами, но, по моему
мнению, главнейших перемен он не исследовал.
Различие климата, питания и воспитания людей создают абсолютное неравенство
между ними в жизни и умонастроении, а в этом и заключается причина того, что
итальянский монах является человеком совсем другого рода, нежели китайский мудрец.
Темперамент остроумного, но при том ипохондрического англичанина весьма отличается
от кичливой отваги испанца, да и француз также мало имеет общего с голландцем,
подобно тому как живость обезьяны отличается от медлительности черепахи.
Давно замечено, что восточные народы весьма строго придерживаясь древних
своих обычаев и от них никогда не отклоняются. Их старинные традиции, отличающиеся
от европейских законов исповеданием веры, обязывают их противостоять народам,
которых они считают неверными и которые могут нанести ущерб их государям. Те же
обычаи заставляют отвращать все, что может поколебать их исповедание. В результате,
хотя их монархи часто бывают низвержены, государство остается целостным.
Образ жизни французского народа, во всем отличный от мусульманского, являлся
отчасти причиной политических перемен, происходящих в этом государстве.
Легкомыслие и непостоянство характеризуют этот любви достойный народ. Он
беспокоен, своеволен и многие вещи ему быстро наскучивают, его тяга к переменам
касалась и важнейших вещей. Кажется, что столь любимые и ненавидимые французами
кардиналы, в течение длительного времени управлявшие государством на пользу себе8,
использовали правила Макиавелли ради низвержения знатных лиц и прилаживания к
характеру своего народа, чтобы таким образом предотвращать народные возмущения,
которые из-за легкомыслия французов постоянно угрожали государству. Политика
кардинала Ришелье не имела другой цели кроме унижения знати, дабы тем самым
возвысить власть государя, и положить ее в основу управления. В этом он так преуспел,
что до сего времени не видно во Франции никаких привилегий и признаков власти и силы,
которые могли быть употреблены во зло знатными людьми.
Кардинал Мазарини последовал во всем примеру кардинала Ришелье, которому
после многих попыток, встречавших ожесточенное сопротивление, удалось лишить
парламент основных преимуществ, и сегодня общество во Франции представляет лишь
8 Имеются в виду знаменитые кардиналы Ришелье и Мазарини.
тень того, которое существовало ранее. Иногда случается и ныне, что оно заявляет о себе,
но, как правило, ему затем приходится в этом раскаиваться.
Настоящее политическое искусство, побудившее министров учредить во Франции
неограниченную власть, научило их также и тому, чтобы поддерживать в народе
легкомыслие и непостоянство, — чтобы тот был менее опасен. Для этого устраивается
много такого, что способствует бесполезному времяпровождению. Отмена привычного
общественного устройства привела к тому, что те же самые люди, которые долгое время
противоборствовали императору, которые в оные времена могли пригласить в государство
стороннее вспомогательное войско, или восставать против Генриха IV и в то время, когда
он находился в младенческом возрасте, учредить великие беспорядки9, так вот, эти же
французы, утверждаю я, ни чем другим сегодня не заняты, кроме как стремлением
следовать изменчивой моде, и потому довольно часто меняют свои склонности. Таким
образом, взирая с удовольствием на одну вещь сегодня, завтра они ее презирают,
показывая во всех своих делах непостоянство и легкомыслие — в том числе и по поводу
своих любовниц, жилища и времяпровождения. Однако, несмотря на все это, сильные
армии и большое число их крепостей убеждают их в том, что владеют они своим
государством прочно, что позволяет им не страшиться ни внутренней брани, ни военных
предприятий соседних держав.
ГЛАВА V. О ЗАВОЕВАННЫХ ГОСУДАРСТВАХ.
Как управлять теми городами и княжествами, которые до завоевания имели
собственные законы? По мнению Макиавелли, нет никакого иного средства удержать в
подчинении вновь завоеванное вольное государство, кроме, как его разорение, и это он
считает самым безопасным способом избежать возмущений впоследствии! Несколько лет
назад один англичанин покончил жизнь самоубийством. После его смерти была найдена
на столе записка, в которой, оправдывая свое злодеяние, он уведомляет что лишил себя
жизни для того, чтобы никогда не болеть. Этот случай подобен разорению нового царства
завоевателем, предпринятого для того, чтобы никогда его не лишиться. Я уже не говорю о
человечности здесь, ибо это понятие вовсе чуждо Макиавелли.
Его, однако, можно опровергнуть собственным его оружием — корыстолюбием,
душой его книги, богом его науки об управлении, а также собственными его злодеяниями.
Макиавелли говорит, что государь, овладевший вольной державой, должен разорять ее
для того, чтобы владеть ею без опаски. Но зачем тогда предпринял он это завоевание?
Ответом будет, без сомнения, что оно необходимо было для увеличения его силы и
могущества.
Именно это я и хотел доказать: он делает совершенно противоположное тому, к
чему стремится. Ибо завоевание обходится ему весьма дорого: он опустошает те земли,
которые могли ему принести ему вред, если бы их население восстало. Всякий согласится
со мною в том, что обладание опустошенной и лишенной всех жителей землей, никак не
делает сильным государя. Я считаю, что если бы какой-либо монарх имел пустоши,
простирающиеся от Либена до Баркана, то это обладание не сделало бы его земли
плодоноснее, и я уверен в том, что миллион барсов, львов, крокодилов с миллионами
подданных, с изобильными городами, гаванями и многочисленными кораблями, с
трудолюбивыми гражданами, солдатами и со всем тем, чего можно ожидать от
многолюдной земли, нельзя поставить ни в какое сравнение с опустошенным краем.
Всякий со мной согласится в том, что сила какого-либо государства не связана с
обширностью его пределов; но с количеством живущих в нем людей. Взять хотя бы
Россию и Голландию, в первой мы видим не что иное, как болота и бесплодные острова,