Прошу вас, читатель: возьмите карту, и мысленно встаньте на Украине, лицом на юг, — чтобы перед вами «засинел Лиман», а «за Лиманом разливалось Чёрное море». Ну, и с какой стороны окажется у вас «земля Галичская? Ну конечно, по правую руку! Но правая сторона в народных представлениях — это «правильная» сторона. И Гоголь уверенно поместил «неправильные» страны с «неправедной» стороны. Естественно, он вряд ли думал об этом специально, и написал, как написалось. Но тем ценнее свидетельство. Отметим и что «земля Галичская», Галиция, для него — земля неправедная, земля иностранная. Любопытно….
В царстве живого божества
Неудивительно, что иностранцы были удивлены, а то и возмущены такими представлениями московитов. Когда перед посольством Олеария разбегаются целые деревни, как от восставших из гроба вампиров, а царь моет после него руки, естественно несколько напрячься. Нет в их негативизме ни малейшей неадекватности.
Да и к обожествлению монарха на Западе привыкли намного меньше, чем в Московии. Подчеркну — не в России, потому что ни в Киеве, ни в Новгороде, ни в Великом княжестве Литовском и Русском ничего подобного не было.
А вот в Московии, начиная с Ивана III, московские монархи становятся объектами вполне натурального поклонения, о чём и свидетельствуют решительно все иностранцы, побывавшие в Московии в конце XVI — начале XVII века.
Исаак Масса полагал, что московиты «считают своего царя за высшее божество»[14]. С ним согласен Г. Седерберг: московиты «считают царя почти за бога»[15]. И Иоганн Георг Корб: «Московиты повиновались своему государю не столько как подданные, сколько как рабы, считая его скорее за бога, чем за государя»[16].
Иван Грозный вполне серьёзно считает себя Богом, спрашивая у Курбского: «Кто убо тя постави судию или владетеля надо мною?.. Про что не изволил еси от мене, строптиваго владыки, страдати и венец жизни наследити?»
Переведем? Царь вполне серьёзно считает, что его подданный (раб? Слуга? Холоп? Холуй? Не знаю, как точнее передать, что имеет в виду Иван Грозный) должен страдать и принять смерть по воле царя. Так же, как должен принять судьбу, даваемую ему Богом. Для подданного он, Иван IV, — то же самое, что Бог.
Сам способ изображения царя, способ писать о царе в Московии свидетельствует об обожествлении — и совсем не в каком-то переносном смысле.
Изображения царя в настенных росписях, на фресках производятся по тем же правилам, что и изображения святых.
На Московской Руси писание титула Царь в официальных текстах производится по тем же правилам, что и Бог. Писец не различает Царя Небесного и земного царя — человеческую личность, сидящую на престоле. По-видимому, для всего общества эти две личности перестают сколько-нибудь различаться.
По крайней мере в эпоху Московской Руси, вплоть до Петра I, умерших в «государевой опале» хоронили вне кладбища — так же, как казнённых преступников, опившихся, самоубийц, утопленников. То есть как людей, умерших не христианской смертью. «Отлучая» от своей особы и от службы себе, царь тем самым отлучает от церкви и ввергает преступника в ад (то есть проявляет власть, равную власти Бога).
А «отлучаемый» от службы впадает в смертный грех, сравнимый с грехом самоубийства.
На царя даже переносятся самые натуральные литургические тексты. Феофан Прокопович встречает появившегося на вечеринке Петра I словами тропаря: «Се жених грядет во полунощи», — относимыми к Христу. И никто не выражает возмущения, не останавливает Феофана — в том числе и сам Пётр. Видимо, согласен отождествить себя с Христом.
В «Службе благодарственной… о великой Богом дарованной… победе под Полтавою», написанной в 1709 году по заданию Петра Феоктилактом Лопатинским и отредактированной лично царем Петром, Пётр прямо называется Христом, его сподвижники — апостолами, а Мазепа — Иудой[17].
Самый яркий, самый наглый памятник царебожия отлично известен каждому из моих читателей… Он прославлен в культуре, он стал своего рода символом Петербурга… Этот памятник стоит посреди Санкт-Петербурга, без него просто немыслимо представить себе ансамбль набережной Невы, Сенатской площади, окрестностей Адмиралтейства и Исаакиевского собора. О нём писали стихи, рассказы, поэмы, причём добрая половина из них так и называется: «Медный всадник».