Бен снова сделал паузу и мельком взглянул на прокурора; тот цинично улыбался. Бен подумал, что именно о таких людях он сейчас и говорит.
— Эти государственные деятели считали людьми лишь представителей обеспеченной части населения, то есть лиц с положением в обществе, так называемых «светских», тех, что происходили из «хороших семей» и получили образование. Они и сами относились к этому типу людей. Не удивительно, что они не уважали испанский народ, который — сражался за хлеб, за утверждение своего человеческого достоинства, пытался сбросить цепи средневековья. Они ненавидели и презирали свой народ, и это возмущало меня до глубины души.
На этот раз Бен сделал такую продолжительную паузу, что Табачник спросил:
— Вы вступили в интернациональную бригаду… Когда именно?
— В апреле 1938 года.
— Скажите, в то время правительственные войска имели успех на фронтах?
— Нет. Республиканцы терпели поражение. Армии Франко удалось разрезать Испанию почти надвое.
— Известен ли вам какой-нибудь другой корреспондент, последовавший вашему примеру?
— Да, Джеймс Ларднер.
— Это не сын Ринга Ларднера, знаменитого писателя?
Биллингс встал со своего места.
— Я возражаю против подобного вопроса, господин судья. Мне кажется, степень родства мистера Ларднера не имеет ничего общего с данным делом.
— Возражение принято.
— Что случилось с Джеймсом Ларднером? — спросил защитник.
— Убит в бою.
— У вас не появлялось такого чувства, будто все происходящее в Испании вас совершенно не касается?
— Конечно, нет. Точно так же Костюшко, Пулавский, фон Штюбен и Лафайет в свое время не считали, что американская революция не касается их. Разумеется, — с улыбкой добавил Бен, — я не ставлю себя в один ряд с этими людьми.
— Вы состояли в коммунистической партии до того, как поехали в Испанию?
— Нет, не состоял.
— Когда вы вступили в партию?
— Вскоре после возвращения из Испании, в январе 1939 года.
— Среди бойцов вашего батальона было много членов партии?
— Многие из них говорили мне, что они коммунисты.
— Они поехали в Испанию по приказу партии?
— Возражаю! — снова поднялся Биллингс. — Он не может этого знать, поскольку в то время не был членом партии.
— Я перефразирую свой вопрос, — поправился Табачник. — Они говорили вам, как попали в Испанию?
— Многие говорили. Многие из них…
— Возражаю! — перебил Биллингс.
— Возражение принято.
— Возможно, вы знаете, как они добрались туда? — спросил Табачник.
— Это знают все, — ответил Бен. — Известно, что многие сами платили за проезд в Испанию, а некоторые ехали на специально собранные средства.
— Вам известно, кто собирал эти средства?
— Я припоминаю объявления, которые появлялись в различных периодических изданиях в 1937 году, — ответил Бен. — Их печатала организация, называвшая себя «Комитетом технической помощи Испании».
— Таким образом, насколько вам известно, эти люди, будучи коммунистами еще до поездки в Испанию, направились туда не по приказу партии, не так ли?
— Да, так, насколько мне известно.
— Возражаю! — провозгласил Биллингс. — Обвиняемый под присягой показал, что не был коммунистом до поездки в-Испанию, следовательно, он не мог знать, как туда попадали коммунисты.
— Но он же ответил: «Насколько мне известно», — возразил Табачник.
Биллингс заулыбался.
— Я снимаю возражение, — заявил он и уселся на свое место. Улыбка на его лице превратилась в ироническую ухмылку, предназначенную для присяжных. Он решил, что чем больше Блау будет говорить, тем лучше.
— Как вы расцениваете показания, данные здесь мистером Фанстоном, бывшим бойцом батальона имени Линкольна? — опросил Сэм.
— Как и все ренегаты, он нашел более выгодным для себя говорить ложь, — ответил Бен.
— Ваша честь! — раздраженно воскликнул Биллингс. — Я возражаю против этого вопроса и прошу не заносить ответ — в протокол, как некомпетентный и не имеющий никакого отношения к делу.
— Ответ не будет внесен в протокол, — объявил судья Айнхорн.
— Бен, вы можете рассказать суду, почему вступили в коммунистическую партию после возвращения из Испании?
— Могу, конечно, — ответил Бен и, немного помолчав, провел рукой по лицу. Он увидел Сью, которая улыбалась ему, и подумал: «Я не должен слишком распространяться. Мне не позволят долго говорить».