— Почему же вы ее уволили? — спросил Бен. — Она плохо выполняла свои обязанности?
— Что вы! Она работала прекрасно! Вряд ли кто-нибудь лучше нее смог бы собрать нужные мне материалы. Но я, естественно, не могла ей доверять.
— Почему же?
— Ну, не будем об этом говорить, — заявила Пэттон и, подумав, добавила: — Вы знаете, мне ведь приходится работать с секретными документами государственных учреждений.
— Да?
Гости заметили, что Пэттон оживленно беседует с Беном, и стали постепенно подходить к ним. Эта женщина обладала тем, что принято называть животным магнитизмом, — в этом не было никакого сомнения.
— Мы должны понять друг друга, — сказала Пэттон. — Я дочь сельского учителя, бедного, как церковная мышь. Я знаю, что такое голод. Я не закрываю глаза на пороки нашей системы и знаю ее сверху донизу.
— Хорошее начало, — проговорил Бен, широко улыбаясь.
— Скажите мне, — продолжала Пэттон. — Вы действительно верите в то, во что вам велят верить о Советском Союзе?
— Будьте точнее, мисс Пэттон, — ответил Бен, продолжая улыбаться. — Вы задали слишком общий вопрос. Опрашивайте по пунктам, во что, по-вашему, мне велят верить.
— Ага! — крикнул Лэнг. Он стоял позади Пэттон и Бена и уже слегка покачивался. — Бой завязался. Послушаем! — Он придвинул кресло и сел в него с таким видом, будто намеревался просидеть всю жизнь.
— Вы верите, что в России социализм и что это в самом деле хорошая вещь?
— Вы задали два вопроса, — отозвался Бен, — и на оба я отвечаю утвердительно.
— Откуда вы знаете, что правда о Советском Союзе и что неправда?
Бен рассмеялся:
— Откуда человек вообще что-нибудь знает, мисс Пэттон? Я знаю, что социализм — это превосходная вещь, потому что любое общество, не допускающее эксплуатации человека человеком, должно быть лучше того, которое ее допускает.
Пэттон окинула взглядом окружающих и воскликнула:
— Этот человек весьма забавен! Он говорит эпиграммами. Ни дать ни взять — марксистский Ларошфуко!
— Allons, enfants de la patrie, — пропел Зэв, — la jour de gloire est arrivé![138]
— Заткнитесь, Зэв! — прикрикнула Пэттон.
— С днем Бастилии! — ответил Лэнг.
Пэттон снова повернулась к Бену.
— Вы когда-нибудь были в Советском Союзе?
— А вы были в Корее?
— Нет.
— И вы полагаете, что о Корее поэтому ничего нельзя знать?
— Видите ли, я…
— Ведь можно же читать, разговаривать с людьми, которые были там, и можно отличить лжеца от честного человека.
— Разумеется, но…
— Пэттон проигрывает! — крикнул Клем Иллимен; он стоял за креслом Зэва, обняв свою подружку и игриво положив свою рыжую бороду ей на плечо.
— Почему вы считаете, что Советский Союз — это единственная страна в мире, о которой ничего нельзя узнать? — спросил Бен.
— Да дайте же мне оказать хоть словечко! — воскликнула Пэттон, воинственно выставляя подбородок.
— Внимание! Внимание! — крикнул Зэв. — Сейчас она заговорит о нашем золотом веке!
— Я задала вам вопрос, а вы не ответили на него, — сказала Вильгельмина. — Вы были когда-нибудь там?
— Нет.
— А я была. Я жила там.
— Ну и что? Что вам там не понравилось? Канализация в гостинице «Метрополь»?
— Бросьте шутить.
— А я не шучу. Не забывайте, что я тоже читаю ваши заметки, мисс Пэттон, и отношусь с большим подозрением ко всему, что вам нравится.
— Вот это удар! — заорал Иллимен. — После удара претендента у чемпиона появилась кровь!.. Чемпион теряет сознание… Чемпион падает… Чемпион упал!..
Пэттон покосилась на Клема.
— Занимайся-ка ты своей блондинкой и своим виски, Клем! — Она снисходительно улыбнулась девушке и добавила: — Не обижайтесь, дорогая. Вы самая красивая девушка в этом современном Содоме и Гоморре.
— Прорицательница Пэттон, — промычал Зэв, пристально рассматривая дно своего пустого бокала.
Пэттон поднялась со своего места с таким видом, будто была королевой Англии, и провозгласила: — Аудиенция окончена!
Энн ушла вместе с ней в спальню, где Пэттон занялась своим лицом.
— Так тебе и нужно, — буркнул Лэнг, тщетно пытаясь держать голову прямо. — О святая Мария Долорес!
— Это что же, начинай все сначала? — спросил Иллимен и ущипнул блондинку за мягкое место, давая понять, что им пора уходить.
— «Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви», — трагическим голосом проговорил Лэнг и поднял палец: — Это из «Песни песней» Соломона.