— Одну минутку… одну минутку, — попыталась прервать его Вильгельмина.
— Нет, мисс Пэттон, — продолжал Бен. — Вы либо должны придерживаться какой-нибудь принципиальной позиции, либо вообще не придерживаться никакой. Если бы я был капиталистом, я дрался бы как дьявол за то, чтобы защитить свое право наживаться за счет других, вы же — хамелеон. Вы хотите служить и вашим и нашим.
Если вы хотите спорить с социалистами, то делайте это с позиции капиталистов, защищайте капиталистов, не поносите капитализм и не говорите, что социализм — это худшее зло. Это чепуха.
— Спокойной ночи, — проговорила Пэттон, целуя Энн в щеку.
— Спокойной ночи, — попрощались с Беном Сью Менкен и ее провожатый.
— …ночи, — повторил Лэнг, не в состоянии подняться с кресла. — Поздравляю всех с годовщиной взятия Бастилии. Головы полетят с плеч!
Вперед, вперед, сыны народа,
Настал победы нашей час…
— Энн, — сказал Клем Иллимен. — Как следует присматривайте за Зэвом, когда приедете в Голливуд. Не сомневаюсь, что он будет пользоваться большим успехом у голливудских дам легкого поведения.
Наступило неловкое молчание. Пэттон и остальные гости ушли.
— Зачем вы едете в Голливуд? — спросил Бен, обращаясь скорее к Энн, чем к Лэнгу.
— Ради денег, — ответил Зэв. — Золото! «Желтое, сверкающее драгоценное золото!..»
— Зэв, — обратился к нему Бен, — а что, Пэттон действительно была в Советском Союзе?
— Нет, — ответил Лэнг и тут же поправился: — А может, и была какую-нибудь неделю… По одному из маршрутов Интуриста.
— И ты сидел здесь и позволил ей нести всю эту ерунду? — гневно сказал Бен.
Зэв с трудом поднял веки, словно они были свинцовые.
— Мой дорогой Бенджамен, — промямлил он. — Тот, кто знаком с Уилли столько, сколько я, знает, что спорить с ней совершенно бесполезно.
— Что ты имеешь в виду?
— Я имею в виду то, что она сама теперь уже верит, будто жила в Советском Союзе.
— Мне стыдно за тебя, — сказал Бен поднимаясь.
— Оставьте его в покое, Бен, — попросила Энн, но Бен сделал вид, что не слышал ее.
— Мне самому стыдно за себя, — ответил Зэв. — Всегда было стыдно.
— Когда-то ты был принципиальным человеком, — продолжал Бен. — Я знаю, когда это было. В течение многих лет я читал все написанное тобой. Ты ведь прекрасно знаешь, в чем сейчас дело. Черт возьми, что ты делаешь с собой? Почему ты заигрываешь с этой фашистской ведьмой? Почему приглашаешь ее к себе и допускаешь, чтобы другие, плохо разбирающиеся в таких делах люди, слушали всю эту галиматью?
— Но ведь мы живем в свободной стране, — проговорил Зэв. — Не так ли?
Он посмотрел на Бена, затем на Энн, стоявшую теперь прямо перед ним.
— Разве это не свободная страна, Энн, моя хорошая? — В глазах у него блестели слезы. — Я был однажды в свободной стране, в Испании. Теперь о ней можно говорить, как о бывшей свободной стране. Я видел действительно свободный народ. Замечательный, чудесный народ! Мария де лос Долорес! Долорес де лос Долорес!
Бен взглянул на Энн, но ее лицо оставалось бесстрастным. Он перевел взгляд на Зэва. Тот смотрел на него, не обращая никакого внимания на Энн.
— Я когда-нибудь рассказывал тебе о Долорес де лос Долорес? Она мертва! Погибла под развалинами во время воздушного налета на Мадрид. Asesinos! Criminales![140]
Самая красивая девушка Испании! Ты мне нравишься, Бен. Rojo! Rojo![141]
Он попытался встать, но снова упал в кресло.
— Я помогу тебе добраться до кровати, — сказал Бен. Энн кивнула головой в знак согласия. Они взяли Зэва за руки и заставили подняться.
Лэнг сразу же заснул глубоким сном, и Бен, накинув на него покрывало, вернулся в гостиную. Энн сидела в кресле.
— Мне очень неприятно, — сказала она, взглянув на Блау.
— Что с ним, Энн? Что его тревожит?
— Очень многое, — ответила она, нервно сжимая лежавшие на коленях руки. — Ну, например, наш брак. Он с самого начала был ошибкой. Я хотела выйти за него замуж, а Лэнг, по-видимому, не очень хотел жениться на мне. Однако он рассуждал так: «А почему бы нет, черт побери! Мы любим друг друга, я знал так много женщин, а Энн чудесная девушка, она любит и понимает меня».
— Ну, вряд ли дело только в этом, — усомнился Бен.
— Конечно, нет, — ответила Энн, и он заметил, что глаза у нее сухие и говорит она таким тоном, словно речь идет о совершенно безразличном ей человеке. — Причин тут много. И то, что у него было тяжелое детство, и то, что он порвал с церковью, и то, что его политические взгляды находятся в резком противоречии с его стремлением к роскошной жизни, и то, что он не может написать первоклассную поэтическую драму, как ни старается…