— Наоборот, — ответил Бен с внезапной серьезностью. — Скорее всего, переоцениваю, пытаясь найти в них то, чего нет вообще у большинства людей. Я требую от женщин слишком многого. Теперь мне понятно, что это болезнь нашего класса.
— Нашего класса?
— Да. Мои родители были богатыми людьми, а я — человек, о котором говорят «в семье не без урода». Взбунтовался против той формулы преуспеяния, следуя которой отец в конце концов покончил самоубийством в возрасте сорока пяти лет. В 1929 году он обанкротился.
Лэнг протянул ему руку.
— Mon semblable, mon frère[26],— сказал он и пояснил — Это из Бодлера. Талантливейший поэт! Но вообще-то говоря, я полная противоположность тебе, так как родился и вырос в рабочей среде, которую возненавидел с самого начала… я хочу сказать, возненавидел бедность. Решил вырваться из нее, чтобы никогда к вей не возвращаться.
— А кто любит бедность? — заметил Бен. — Потому-то и ведется эта война, правда? — Он посмотрел на Лэнга и неторопливо закончил: — Хотя ты и преуспеваешь в жизни, ты, видимо, не очень счастлив.
— А кто счастлив, доктор Фрейд? — воскликнул Зэв, довольный возможностью отплатить Бену за его шутку над ним три недели назад в Барселоне.
— Счастье состоит в том, чтобы всегда быть сытым, иметь работу, которая тебе нравится и которую ты выполняешь хорошо, любить того, кто любит тебя, быть уверенным в завтрашнем дне, иметь обеспеченную старость.
— Это не счастье, а утопия, — возразил Лэнг.
— Нет, по-моему, это социализм.
— Одно и то же. После трех недель пребывания в Интернациональной бригаде ты уже заговорил, как Долорес Муньос.
— А как же! Мы с ней ежедневно получаем золотой паек и директивы из Москвы: что говорить, что думать, что делать, — иронически ответил Бен и засмеялся.
Расхохотался и Лэнг. Он подумал, что если перед Бушем он преклоняется, то в Бена просто влюблен. Чувствуя, что от этих мыслей ему — становится — как-то не по себе, он заметил:
— А ведь ты нравишься Долорес.
— Так же, как она тебе?..
…К тому времени, когда Лэнг добрался на своем форде до Реуса, наступила темнота, и ему пришлось включить фары. Однако, как только он въехал в город, солдат на контрольном пункте заставил его выключить свет, и Лэнг потратил почти час, чтобы пробраться через развалины. На стене разрушенного кинотеатра все еще виднелись обрывки рекламы — «Новые времена» Чарли Чаплина.
Недавно город снова подвергся бомбардировке. Улицы, по которым проезжал Лэнг, лежали в развалинах. Ему пришлось несколько раз спрашивать дорогу, снова и снова предъявляя свой пропуск.
Лишь после того как он миновал высоты Монтжуич вблизи Барселоны, он смог вздохнуть с облегчением, как человек, избежавший опасности. Это был массивный зловещий ориентир, освещенный только что взошедшей полной луной.
Вскоре он въехал в город, где ему снова приказали выключить фары, а затем свернул на север, мимо Эстасьон Франсиа.
Езда по городу с выключенными фарами была настоящей пыткой. Грузовики и военные машины — единственный вид транспорта, который мог двигаться по ночам (да и в дневное время), — с бешеной скоростью проносились по улицам, не переставая сигналить. У некоторых стекла фар были покрыты синей или черной краской с узенькими аккуратными щелочками, оставленными для света. Добравшись до Пасео де Грасия и свернув на небольшую улочку, ведущую к «Мажестику», Лэнг понял, что только чудом спасся от аварии.
Дежурный администратор передал ему несколько писем и памятку о телефонном разговоре.
— Сегодня есть горячая вода? — поинтересовался Лэнг.
Администратор ответил утвердительно.
Оказавшись у себя в комнате, с наклеенными на стекла окон длинными полосками бумаги, Лэнг глубоко вздохнул и с удовольствием подумал о горячей ванне. Он налил коньяку, разбавил его водой и, не опуская льда, быстро выпил. В памятке о телефонном разговоре сообщалось, что звонила Долорес Муньос, интересовалась, вернулся ли он с фронта. Ее заботливость тронула Лэнга.
Он позвонил Долорес и обрадовался, узнав, что через час она сможет пообедать с ним. Забравшись в ванну и наблюдая, как вода смывает грязь с его тела, он протянул руку к стоящему рядом стулу и взял блокнот и карандаш.
«ПРОШУ РАЗВОДА, — писал он печатными буквами. — ПОДРОБНОСТИ ПИСЬМОМ. ЗЭВ».
Взглянув на написанное, он пришел к выводу, что его решение явится для жены слишком неожиданным, слишком прямым и жестоким. Черт возьми, но как изложить подобное требование, чтобы оно не казалось столь внезапным и безжалостным?