«…Наша партия принесла необходимые жертвы, стремясь облегчить реорганизацию правительства в правительство национального единения. Это решительный ответ тем, кто, оановываясь на участии коммунистов в правительстве, распространял за границей нелепые выдумки об ориентации нашей страны в сторону… диктатуры пролетариата, а внутри страны сеял рознь и разногласия, изображая коммунистов хозяевами правительства и государства…»
Несомненно, доклад и обстановка в зале оказались совсем не такими, как ожидал Лэнг. «Чего же я ожидал? — спросил себя Лэнг. — Крикливую, истерическую мелодраму, как на нацистских сборищах? Ненависть и безумие, разожженные умелой агитацией?»
Но здесь заседал Центральный Комитет Испанской коммунистической партии, и хотя Долорес воздала должное «нашему великому Сталину», то, что она говорила, «линия», которую она обосновала, не давали ни малейшего повода заподозрить «руку Москвы».
«…Мы противились несправедливым экспроприациям и насильственной коллективизации, но боролись за то, чтобы земли аристократов и всех причастных к мятежу были отданы бедным крестьянам и сельскохозяйственным рабочим, чтобы они могли обрабатывать их так, как сами найдут нужным, и с помощью государства максимально увеличивать продукцию…»
Она проанализировала программу демократической, по ее определению, революции в Испании и заявила:
«…Самое главное теперь — добиться победы, что в международном масштабе означало бы первую победу над фашизмом. Если мы проиграем войну, мы потеряем не только возможность установить в будущем более передовой строй, но на длительный период утратим надежду на свободную жизнь нашего народа…»
Затем Долорес Ибаррури заговорила о том, что будет после победы;-о том, как Испания наконец-то, в двадцатом веке, освободится от феодализма, с которым большинство стран мира покончили столетие или больше назад. «…Мы будем иметь институты и университеты, открытые для народа, — говорила она. — Наши женщины освободятся от семейного рабства и затворничества, станут свободными гражданками…»
Лэнг подумал, что все это уже осуществляется в Испании, что женщины занимают теперь новое положение в обществе, что после создания республики в 1931 году выстроено больше школ, чем в течение нескольких предыдущих столетий.
Он взглянул на сидевшую рядом Долорес — она как-то сказала, что один лишь факт создания республики семь лет назад произвел революцию в ее собственной жизни. Она покинула монастырскую школу, навсегда порвав с церковью, и поступила на работу в городе, причем никто, за исключением ее консервативных родителей, не считал, что она унижает свое достоинство или ведет себя вульгарно, не по-женски. Она одна жила в квартире, одна ходила по городу, и никто не видел в этом ничего предосудительного. Сейчас она работала в одном из государственных учреждений, с ее мнением считались сослуживцы-мужчины, а ее труд рассматривался как вклад в ту решающую борьбу, которую они вели общими силами.
«…Через кровавый барьер ненависти, воздвигнутый в Испании между теми, кто борется во имя будущего, опираясь на славные традиции нашей истории, и теми, кто тяготеет к прошлому, стремясь возродить все старое и прогнившее, мы обращаемся ко всем истинным испанцам и говорим:
— Только сами испанцы могут и имеют право решать свои внутренние опоры. Поэтому война против интервентов не на жизнь, а на смерть должна быть выше всех других интересов.
Прочь интервентов с нашей земли!»
Зал ответил на этот призыв овацией, подобной которой Лэнг еще никогда в жизни не слышал. Все присутствующие встали, и, пока они аплодировали, сильная смуглая женщина на трибуне, гордо подняв голову, улыбалась и махала им рукой. Лэнг знал, что все сказанное Ибаррури найдет отклик даже в лагере фашистов, где недовольство итальянскими чернорубашечниками уже неоднократно принимало открытую форму.
Как только аплодисменты затихли, сияющая улыбка исчезла с лица Ибаррури, и она продолжала:
«…Повторяю, положение весьма напряженное. Независимости Испании угрожает серьезная опасность, но в нашей стране имеется достаточно средств, чтобы не только остановить продвижение интервентов, но и отбросить их и разгромить до конца…»
Верит ли сама Ибаррури в свое утверждение, подумал Лэнг, не выдает ли она желаемое за действительное, пытаясь поднять моральный дух народа? Впервые за все время пребывания в Испании он начал отдавать себе отчет в сложности стоящих перед страной проблем, в том, что эта война представляет собой нечто значительно большее, чем мятеж кучки недовольных офицеров, вторжение Италии и Германии, чем лаборатория (подобно которой стала Герника) для испытания новых типов нацистского оружия. Он понял, что здесь сталкиваются и переплетаются национальные и международные интересы. Теперь он считал, что коммунисты вполне справедливо кричат о заговоре против Испании, и начинал соглашаться, что они дают достаточно объективный анализ исключительно сложной обстановки, сложившейся в стране.