Ещё одним доказательством того, что атеисты не являются классической диаспорой, служит тот факт, что атеистическая, как и «еврейская диаспора отличается от большинства других известных примеров миграционных и переселенческих групп. Наиболее заметной отличительной чертой еврейской диаспоры является весьма продолжительное историческое время, на протяжении которого эти „наши внутренние иностранцы“ сохраняли свою обособленность“».
Конечно, массовый атеизм (в данном случае не идёт речь о показном «атеизме» послереволюционного времени) не имеет такой многотысячелетней истории, как иудаизм, поскольку его реальное распространение в России начинается только с XIX века, но это уже достаточно продолжительный срок в ускорившемся после появления научно-технической революции мире.
«Другой характерной чертой еврейской диаспоры была широта еврейской „бездомности“». Действительно, в отличие от национальных групп, которые в России имеют своё пусть и автономное представительство, свою территорию исторического проживания, атеисты, как и евреи, не имеют своей территории, а разбросаны по всем городам и сёлам нашего государства.
Но особый интерес представляет установление границ своего ареала у атеистов. Дело в том, что «объекты антисемитизма имеют, как правило, ... статус внутренних иностранцев, ... они вынуждены устанавливать границы своего ареала и поддерживать их в неприкосновенности». У евреев на протяжении двух тысячелетий поддержание своей особости заключалось в особенностях одежды, поведения, питания, ограничение тесного общения с другими национальностями. Как ни странно «все эти внешние антагонистические меры в то же время представляли собой механизмы социальной интеграции. Они ликвидировали опасность того, что „иностранец внутри“ незаметно вольётся в самоотождествённую и воспроизводящую себя местную группу».
В нашей новой действительности чисто внешние особенности в поведении или одежде отличают скорее воцерквлённых православных женщин (негромкая речь, опущенные глаза, неяркие или тёмные краски платьев, длинные юбки, платочки), а у атеистов, одевающихся и ведущих себя как большинство наших граждан, «охрана границ» проявляется публичной научно обоснованной критикой православия, требованием соблюдения своих прав, в худшем, вернее глупейшем случае антирелигиозным эпатажем.
Возможно, что именно из-за отсутствия таких чисто внешних отличий, а также из-за того, что, высказывая публично своё мнение о религии, атеисты нарушают «святую» норму обязательную для «внутренних иностранцев»: требование того, «что бы те, кто подлежит отделению, признавали свой низший статус по отношению к общине хозяев и соглашались с их правом определять, устанавливать или изменять их статус» в России и активизируется антиатеизм. Ибо в этом случае повторяется история ухудшения отношения к евреям, когда «эмоциональное напряжение» «населения-хозяина» является «внешней реакцией на „охрану границ“», а «интенсивность антисемитизма» (в нашем случае антиатеизма) «скорее всего, остаётся пропорциональной настойчивости и лихорадочности, с которыми определяются границы».
Важно отметить, что признания низшего статуса атеистов требуют не только малоинтеллектуальные слои населения, но и представители высококультурной (если судить по их образовательному уровню и общественному положению) журналистской и политической элиты. Своеобразной особенностью этой младовоцерквлённой элиты (большинство из них сравнительно недавно отвергли советское атеистическое воспитание) является слабое не только естественнонаучное, но и религиозное образование, заставляющее их спорить с оппонентами по классическому принципу «сам дурак».
Для примера можно взять методику опровержения вполне реалистичного вывода Владимира Познера о том, что поскольку по уровню демократии, качества жизни на первом месте стоят протестантские страны, потом католические, «и лишь потом такие, как Россия, Греция, Болгария и т.д. И это совершенно не случайные вещи, потому что более тёмной и закрытой религией является православие... я считаю, что Русская православная церковь нанесла колоссальный вред России».
Вместо того, чтобы хотя бы попытаться привести какие-либо факты, опровергающие вышеприведённый вывод, Дмитрий Соколов-Митрич[4] не находит ничего лучше, чем просто обхамить уважаемого журналиста: «Я считаю, что по степени некомпетентности эти суждения интервьюируемого можно сравнить с убеждением Карлсона, будто телевизор — это такая коробка, в которой сидит живая симпатичная девушка и строит ему глазки».