Главной «вредностью» атеизма, опасной для всего общества, с точки зрения новоявленных антиатеистов, является аморализм атеизма. Причём доказательства этого положения у них колеблются от чисто эстетических, до догматично примитивных. В качестве первого типа доказательств стоит привести мысли на этот счёт Дмитрия Быкова [7]: «Убеждённые дарвинисты, материалисты, позитивисты и иные технократы базаровского толка... полагают, что наука отбирает у овцы мечту о пастухе, — то есть мир, лишённый Бога, свободнее, гуманнее и чище. Правда, презрение редко (гораздо реже веры) совмещается с гуманностью, а в нешуточной ярости, с которой позитивисты громят всё антинаучное, как-то не прослеживается ни свободы, ни чистоты. Сплошная стадность и подспудная уязвлённость... Я понимаю, что позитивизм предлагает человеку гораздо более гордую позицию — почти сверхчеловечность: я всё знаю или, по крайней мере, могу узнать. А все верующие — трусы, бараны, нуждающиеся в пастыре, дети, мечтающие о розге... знаем, плавали, слышали, наблюдали в действии. Не впечатляет». Действительно не впечатляет — подобная система доказательств.
Гораздо серьёзнее подходит к опасности атеизма Елена Ямпольская[6], твёрдо уверенная, что советская «страна рухнула, потому что десять заповедей, автоматом передранные в „Моральный кодекс строителя коммунизма“, без Бога не работают». И вообще «Страшно — когда ничего святого. „Православие головного мозга“ (копирайт Андрея Кончаловского) — недуг гораздо менее опасный, чем гнойный скепсис... При некрозе души надежды нет»[5].
Жаль, конечно, что автор не удосужилась ознакомиться, например с исследованиями гарвардского биолога Марка Хаузера, экспериментально доказавшего, что «нравственные решения основываются на универсальной нравственной грамматике — выработавшейся в течение миллионов лет способности разума, используя набор базовых принципов, строить на их основе ряд возможных моральных систем. Как и в случае с языком, составляющие нравственную грамматику принципы работают вне доступной нашему сознанию зоны»[8].
Тем более что сравнение ответов на поставленные моральные дилеммы атеистов и верующих показало, что в 97% случаев между ответами атеистов и верующих не существует статистически значимой разницы. А значит «нам не нужен бог, чтобы быть хорошими — или дурными»[9].
Но зачем антиатеистам доказательства, если всегда можно ссылаться на веру? «Способность верить — великая способность, даже если поначалу заблуждаешься в символе веры. Это не страшно — и Савл, будущий апостол Павел, заблуждался. Страшно — когда ничего святого»[6]. Понятно, что при такой системе «доказательств» любой диалог превращается в монолог, и у новоцерквлённых адептов православия остаётся только одно желание: добиться любой ценой «признание евреями», а в данном случае атеистами «своей ошибки, капитуляции перед христианской истиной и возможное в будущем массовое обращение» в православие всех атеистов. Вот он «образ окончательного триумфа христианства».
И если двух тысячелетняя борьба с еврейством закончилась для христианства полным крахом (евреи не только не перешли в новую веру, но ещё и создали своё государство, вырвавшись из положения всемирных изгоев), то у православия, казалось бы, появился повод для триумфа в отношении атеистов. Ибо неожиданно для всех становление новой России ознаменовалось резким всплеском религиозности среди бывших атеистов. Недаром на встрече с духовенством Днепропетровской епархии (24.07.10) Патриарх Кирилл подчеркнул, что за последние сто лет столь благоприятных условий для проповеди, как сейчас не было.
В чём тут дело? Казалось бы, распад социалистического государства и создание новой России должны были привести, наконец, к равенству всех воззрений, но «современность подразумевает новую роль идей — поскольку государство рассчитывает на их функциональную эффективность в деле идеологической мобилизации, по причине своей ярко выраженной тенденции к единообразию (проявляющейся в практике культурных крестовых походов) своей „цивилизационной“ миссии и отчётливого прозелитизма»[10].