Все поэты мечтают, чтобы их стихи клали на музыку и пели. Это как орден за заслуги, награда за усердие. Иногда на тусовках так и ходят по пятам, хватают за рукав, шелестя кипой отксеренных стихотворений. Когда отвечаешь, что поешь только свое, слегка бледнеют от ненависти, сразу теряют всякий интерес и, передернув затворы кадыков, устремляются дальше. Некоторые молодые барды, из тех, что только ищут себя или без царя в голове, берут и поют. Поэты тогда сидят в зале, рдея от удовольствия, и ревниво оглядывают публику: слушают ли, восхищаются ли? Понимают ли? Чутко вслушиваются в слова поющего: не переврал ли, не вставил ли, упаси Бог, что-то свое? Ибо авторский текст чрезвычайно важен и каждое слово что-то несет. Привносит. Так складываются творческие тандемы.
Крюгер и Иванов.
— Мы с Сашкой начинали еще в «Пятом колесе», — рассказывает Крюгер, перестав есть, — Алферов, Бородянский, Ленка Дунина. С концертами объездили полстраны. Было попито…
Представляю себе. Сейчас, правда, большинство этих старых бардов из «Пятого колеса» в рот не берут. Жесточайший синдром абстиненции. Берегут здоровье, чтобы успеть сделать как можно больше. Творить дальше. Возможно, замахнуться на мемуары. «Я и Визбор. Встречи в горах», «Чай у Окуджавы». Задокументировать значительность своей жизни. Впечатать себя в эпоху. Расчленить вялопротекшее время на эпизоды и над каждым возвести железобетонный саркофаг со статуей наверху — святой Юрий Иосифович, святой Булат Шалвович, святой Владимир Семенович… С приступочком для молитв и вешалкой для посохов странников. В назидание и на зависть. А нам с Крюгером, наверное, и написать-то будет не о чем. Не получится из нас с Крюгером авторов брошюр из серии «Прикосновение к прекрасному». Растрепанными на ветру галками прыгаем мы по обездоленному полю жизни, выискивая развеянные крохи, под провисшей парусиной небес с измалеванными серо-черными тучами нашей затянувшейся осени.
Крюгер увлеченно повествует о пьяных похождениях Иванова… Вера улыбается, поглядывая на меня. Я старательно посмеиваюсь, ковыряясь в разодранном месиве пельменей.
Однажды наш герой поехал на гастроли в Приморье — Страну дураков, и там, за кулисами местного ДК, общаясь с восторженными аборигенами, вылил на штаны, прямо на причинное место, стакан бормотухи. Повесив штаны на батарею, чтобы просохли, он, по своему обыкновению, прикорнул на стульях, а когда трепещущий от раболепства перед столичной знаменитостью директор постучал в дверь, вскочил, схватил гитару и, пошатываясь, побежал на сцену. Так и вышел на публику в промокших трусах до колен. Зал испуганно зааплодировал.
«Лики закулисья. Воспоминания». А. Иванов.
А водка-то уже тю-тю! Блюдя обычай, ставлю бутылку под стол. Но выпить хочется. На второй день, начав утро с водки, чувствуешь необыкновенный подъем и прилив сил. Кажется, что все великолепно. Что все будет хорошо. В душе сами собой перебираются некие струны. Главное — продержаться до вечера. Не сломаться. А вечером, ближе к ночи, обязательно наступает момент, когда вдруг мгновенно вырубаешься. Хоп! — и все. Как будто кто-то выключил свет. И тут же включается автопилот. Некоторые даже не замечают, насколько ты пьян. Потом женщина, с которой утром просыпаешься в постели, рассказывает, что было. Смакует подробности. Страшно удивляешься: «Да что ты?! Неужели это я все отчебучил?» Растет количество посланных на хуй. Почему-то всегда есть кого послать. Иногда силишься вспомнить: за что? Нет, никак. Но все равно бывает стыдно. Вроде бы все — милые люди. Может, просто заебали?.. Мрачно куря, выслушиваешь утренний доклад. На другой день забываешь, смирившись с собой. Потом, где-нибудь повстречавшись, как ни в чем не бывало жмешь руку. И только почувствовав некоторую неловкость в ответном рукопожатии, вспоминаешь: ах да, что-то такое было… Какая-то хуйня… Впрочем, все всё понимают. Мир просто кишит посланными на хуй. Мир Посланных На Хуй.
Продержаться до вечера.
— Андрюша, спой, пожалуйста, ту песню, что ты вчера пел, про розу в грязном ручье. Мне она очень понравилась, — просит Вера, воспользовавшись задумчивой паузой Крюгера.
— А, посвящение маркизу де Саду, — откликаюсь я с бодрой готовностью автора и тут же, как молнией пронзенный, вскрикиваю: — А где моя гитара?
Остолбенело смотрю на Крюгера. Крюгер поднимает на меня затуманенные водкой и воспоминаниями глаза.
— Гитара? В комнате.
Я обмякаю. Вера мягко кладет мне на плечо руку:
— Я принесу.
Вера уплывает.
Слава тебе Господи, цела гитара. Я уже три гитары оставил в машинах, возвращаясь домой на автопилоте, — чешскую, немецкую и корейскую. Кладу их на заднее сиденье и забываю, по дороге лакируя коньяк пивом. В глубине души я их ненавижу. Во мне вызывает раздражение необходимость таскать их на плече в метро и по улице, мне кажется, у меня при этом совершенно дурацкий вид, как у какого-нибудь убогого арбатского музыканта, со всей своей сопливой страстностью поющего «Кино» и «Алису». Всякий раз, когда нужно брать с собой гитару, я становлюсь угрюмым и с трудом сдерживаюсь, чтобы не пнуть ее ногой от отвращения.
Гитары у меня всегда были замызганные, пыльные, поцарапанные, как опустившиеся женщины, ставшие нелюбимыми, и некоторые безумцы гитаристы из тех, что по ночам с испитыми лицами дрочатся над пассажами Пако де Люсии и Ричи Блэкмора, уверяли меня, что гитары все чувствуют и отвечают мне тем же. И я готов в это поверить: прежде чем потеряться, они трескаются, начинают дребезжать и фокусничать — колки то проворачиваются, то застревают намертво. Иногда я кидаю на гитару злобный взгляд, как на орудие моей пытки. Свою первую, шиховскую, я, находясь в состоянии глубокой ипохондрии, со всего маху треснул об дерево. Полетели щепы, заныли струны — это меня чудесным образом привело в отличное расположение духа. Изуродованные останки я торжественно бросил в каэспэшный костер, ужаснув всех. А недавно я вдруг с испугавшей меня мстительной мечтательностью подумал: «Когда-нибудь, блядь, настанет время, и мне не нужно будет бренчать на этой хуевине».
Мне уже стыдно быть бардом.
Стоять в одном ряду с…
Человек с гитарой! Пожилое дитя совка, воплощение русского регтайма, бита и мятежных шестидесятых, сгнивших на корню от обильной сырости немощных сиротских слез. Деревянные крылья, сложенные за спиной, святость и мудрость в одном футляре, арфа небожителя по рыночной цене. Внутрь каждой гитары нужно приклеивать инструкцию «Как стать русским пророком».
Допустим, § 1. Восхождение к высям авторской песни рекомендуется начинать с исполнения песен т. н. мэтров. Двоеточие, абзац. Для тех, кто поглупее, кто вечно молод, — а) В. Цоя, б) Ю. Шевчука, в) А. Макаревича. Точка с запятой, абзац. Для тех, кто поумнее, кто высоколоб, — а) Б. Окуджавы, б) А. Галича, в) А. Городницкого. Точка с запятой, абзац. Для тех, кто хочет быть угоден уголовно-крестьянско-фабричному триединству народа, — а) В. Высоцкого, б) А. Розенбаума, в) М. Шуфутинского. Точка с запятой, абзац. Психо(нарко)делическая богема жаждет — а) Б.Г., б) А. Вертинского, в) А. О'Шеннона.
Примечание к § 1.
Творчество Ю. Визбора и Ю. Кима особенно актуально для потенциальных каэспэшников (байдарочников, скалолазов, спелеологов и проч.) и приемлемо для самого широкого круга застолий, посиделок и бивуаков — от бандитских до академических включительно, — т. к. песни этих авторов светлы, распевны и явно ни о чем.
Для дуэтов рекомендуется использовать брата (сестру) или жену, как правило, некрасивую, но образованную. Петь полудетскими голосами, подразумевая интеллигентную инфантильность, и слабенько, чтобы вслушивались, а вслушавшись, понимали, как это все непросто, как это хорошо.