Для пропаганды своей идеи он обычно придумывает фантастическую ситуацию [6, 45—48]. Действие его комедий происходит не только на земле, но и на Олимпе, и в подземном мире, и даже где-то между небом и землей. Персонажи комедий тоже фантастичны: лягушки, облака, птицы, осы и т. п. Они действуют вместе с реальными, хорошо известными всем афинянам людьми: Сократом, Еврипидом и другими или с персонажами обобщенного характера. Аристофан любит абсурдные, парадоксальные ситуации. Не боги заботятся о людях, но люди спасают богов: Тригей освобождает богиню Мира. Не Харон гребет в лодке, он заставляет сесть за весла Диониса. Живой Ксанфий хочет нанять мертвеца нести ношу. Эти и множество других придуманных Аристофаном парадоксов веселили зрителей афинского театра и побуждали их к размышлению.
Комическая ситуация часто создается из-за разрушения театральной иллюзии. В «Мире» летящий на навозном жуке Тригей кричит машинному мастеру, чтобы тот приостановил «полет» жука, потому что у него от такого стремительного полета схватило живот. Такой же результат получается и при усилении театральной иллюзии. В «Лягушках» Дионис, испугавшись чудища подземного царства, обращается к сидящему на каждом спектакле в первом ряду настоящему жрецу святилища Диониса: «О жрец, защити меня..!» (297). Вызывали смех и многочисленные ситуации непонимания, представленные Аристофаном, когда один герой говорит про Фому, а другой — про Ерему. Так, в «Облаках» Стрепсиад видит «мудрецов», размышляющих, что могло бы быть под землей. Он спрашивает: «Но в землю почему они уставились?» (187; Аристофан. Облака. / Античная драма. М., 1970, с. 357. Здесь и далее пер. А. Пиотровского.). Ему отвечают «Разыскивают то, что под землей» (188). Земледелец Стрепсиад думает, что «мудрецы» ищут дикий лук, которого много ели афиняне, и искренне готов помочь, потому что знает места, где он растет. Комическая ситуация создается и из-за переодеваний (переодетый Гераклом, Дионис в «Лягушках» еще несколько раз переодевается, меняясь одеждой с Ксанфием), гипербол (хор в «Мире» никак не может перестать танцевать, так как ноги сами поднимаются ) и т. п.
Комизм ситуаций дополняет комизм слов. Зрители Аристофана лопаются от смеха, слушая бесконечные гиперболы («Ах, мерзкий, ах, проныра, ах, бессовестный! / Подлец, из подлых подлый! Прощелыжина!» — «Мир», 183—184), непристойности («Всю ночь без передышки спит, без просыпа, / Свистит, трещит, в двенадцать шуб закутавшись» — «Облака», 9—10), поношения («Ах, дубина, чурбан, ах ты, старый чудак! / Обнаглевший болван! Развращенный дурак! / ... Площадной скоморох! / ...Оскорбитель отца! / ...Ах ты, дерзкая дрянь! Ах ты, старая дрянь!» — «Облака», 909—920), грубые выражения («... молчите! Ни жалоб, ни слез! / Не вопить — ликовать наступила пора» — «Мир», 96—97). Жаль, что большинство смешных выражений Аристофана уже не понятны в наше время, поскольку связаны с событиями, реалиями, личностями тех лет. Например, в «Облаках» Стрепсиад упоминает начальника-демарха: «Начальники едят меня... постельные» (37). Приходится смотреть комментарий, и только тогда становится понятным, что демарх — это назойливый, как блоха или клоп, народный старейшина, контролирующий долги.
Аристофан не боится и вульгарных шуток: Ксанфия с Дионисом избили, и Дионис от страха обложился. Рядом с такими сценами грубой насмешки есть и картины, полные интеллектуального юмора, в которых комическую ситуацию создает персонификация или материализация абстрактных понятий. В «Облаках» появляются имеющие образ живых существ Правда и Кривда, в «Лягушках» трагедии Эсхила и Еврипида кладутся на весы и взвешиваются, по словам Диониса, как сыр на рынке. Здесь Аристофан материализует понятие «весомое творчество». Уже сама по себе смешна ситуация в «Мире»: Тригей летит на Олимп на навозном жуке. Еще смешнее она казалась зрителям афинского театра, поскольку они видели трагедию Еврипида «Беллерофонт», герой которой летел на Олимп на Пегасе, и понимали, что Аристофан пародирует Еврипида.
Аристофан часто пародирует стиль трагедии. Только что непристойно разговаривавшие персонажи внезапно меняют интонацию, начинают говорить патетически и величественно. Тригей просит навозного жука повести ушами, чтобы зазвенела узда: «Шевелись, золотою уздою звеня!» («Мир», 156). Торжественное обращение «Милый отец наш, отец!» («Мир», 114) соседствует с выражениями «несешься к воронам» (117), «чтобы богов достигла тварь вонючая» (132). Таких мест — множество. Очень часто также Аристофан пародирует не стиль трагедии вообще, а конкретные места трагедий. В «Лягушках» Дионис был готов привести из подземного мира Еврипида, но убедившись, что творчество Эсхила более весомое, передумал. На претензии Еврипида, что он клялся вернуть его на землю, Дионис отрезает словами трагедии самого Еврипида «Ипполит»: «Уста клялись» (1472 ?), оставив вспомнить вторую часть строчки («не сердце») самим зрителям. Это тонкий юмор, как и, например, упоминание в «Облаках» о том, что Электра узнала Ореста по локону его волос (534) в «Хоэфорах» Эсхила. Обилие пародий показывает уровень интеллекта зрителей, потому что пародия действенна только тогда, когда она осознается, когда пародируемое произведение известно.