— Три мины — это триста драхм? Договорились! А как ты намерен поступить с вот этой его работой?
— С ЭТОЙ? Переплавить на металл! Или продать по цене металла — пятнадцать драхм, и она твоя. Зло берёт, но если я продам её дороже — мне несдобровать…
— Вот и прекрасно! А чтобы тебя не так сильно брало зло — сколько ты хочешь вот за этих двух «распутных шлюх»? — я небрежно указал на его Артемиду с Горгоной, едва удерживая серьёзное выражение морды лица.
За недавно отлитую Артемиду старик запросил было двести драхм, но в ходе торга скостил до полутора сотен и как-то не сильно при этом скис. За Медузу Горгону, порядком у него застоявшуюся, он просил сто двадцать, но уступил и за восемьдесят, не особо при этом огорчившись. В принципе примерно такие же цены были и у его соседей, торгующих идеологически… тьфу, канонически выдержанными бронзовыми голыми бабами, то бишь мелкогрудыми, жидковолосыми и коротконогими толстухами, так что за эти две ВЕЩИ — именно так, крупными буквами — я уж всяко не переплатил. А уж за эту свежую девку — млять, мне ведь хрен кто поверит, гы-гы!
— Так, Амбон, забирай-ка вот этих двух, — велел я слуге, отсчитывая скульптору серебро, — А вот эту, почтенный Леонтиск, прикажи парню дочеканить и вообще довести её до ума, и тогда пришлёшь его ко мне вместе с ней.
Потом мы, обойдя его соседей, присмотрелись получше и приценились уже к их товару. Те же цены, что и у Леонтиска, относились только к оригинальным авторским работам, а уменьшенные копии знаменитых скульптур прошлого шли гораздо дешевле — редко какая стоила больше сорока драхм. Прикинув хрен к носу и посмеявшись, мы купили в мелкомасштабном бронзовом исполнении и Афродиту Книдскую, и Каллипигу, и фидиевскую, с Фрины изваянную, и Милосскую, больше известную как одноимённая Венера. Последняя, как прекрасно помнит всякий, видевший ейные фотки — прямо-таки воплощение греческого канона, тоже жирная, с мелкими верхними выпуклостями, едва намеченным слабеньким намёком на талию и жиденькими волосами, и в каком состоянии надо быть, чтобы хрен на такую встал — это греков спрашивайте, потому как ни один из наших не заявил о своей способности выпить СТОЛЬКО. И купили мы ейную копию лишь потому, что она — в отличие от доставшегося нашим современным историкам мраморного оригинала — оказалась в полной комплектации, то бишь с руками. Юлька хрен простила бы нам, если бы мы сию Венеру Милосскую не раздобыли и не привезли.
А так вообще-то мы этой классикой канонической заморочились просто для наглядного сравнения — чтоб сравнивали её наши потомки со статуями в натуре классных баб и понимали, чем отличается нормальный здоровый вкус от канонического греческого. А с учётом услышанного от Федры Александрийской, а теперь вот и от Леонтиска, я тут въехал наконец-то, отчего этот греческий канон столь неаппетитен. Ведь, казалось бы по логике вещей, разве не с первых красавиц должна ваяться статуя богини красоты, коей и числится у греков та Афродита? Та же самая Каллипига по легенде ваялась в Сиракузах с победительницы специально для этого устроенного «конкурса красоты», и не звиздите мне, будто не оказалось среди сиракузских гречанок никого красивее этой низкожопой жирной коровы. Быть такого не могёт, потому как не могёт быть никогда. Есть среди гречанок такие бабы, рядом с которыми нервно курит в сторонке их официозный канон, и все наши тому свидетели. А раз так, то и вывод тут напрашивается только один — что проводятся те «конкурсы красоты» с таким расчётом, дабы ни одну бабу из почтенных и уважаемых городских семейств — ага, реальную, включая и мелкогрудых, и жирных, и низкожопых, и редковолосых — не обидеть и в комплекс неполноценности не ввергнуть. Ну и чтоб никто потом не считал таких обладательниц «божественной» фигуры за уродин и не брезговал ими при выборе невесты. Политкорректно и толерантно проводятся, говоря современным языком, и если итоги такого конкурса необъективны — тем хуже для той не нужной никому, как выясняется, объективности. Млять, скорее бы римляне этих грёбаных политкорректных к уродам вырожденцев прижучили на хрен!
Потом заглянули в лавку Диэя, спеша успеть до обеда. Почему-то среди этих деятелей искусства полным полно алкашей, и греки в этом плане ничем не отличаются от наших дражайших современных соотечественников. Ну, разве только водки у них нет, а есть только вино, ну так они и пьют его так, как наши любители этого дела — пиво, когда «попить пива» — это занятие на весь остаток дня, а то и на следующий продолжится, если запаслись с избытком. А если цель — именно нажраться, так грек пьёт неразбавленное вино и закусывает хлебом, смоченным в том же вине, и срабатывает этот немудрёный в общем-то трюк безотказно. Вот и Диэя этого надо застать до того, как он «дегустировать» начнёт, потому как если он начал, то остановиться уже не в состоянии — тонкая творческая натура, млять! К сожалению, этот героический борец с зелёным змием — единственный в Коринфе скульптор по животным, у которого они реалистичные, а не стилизованные чуть ли не до детского мультяшного уровня.