— Ну, так уж прямо и оскорблять! Ты преувеличиваешь, Фабриций. Ты был бы прав в отношении коренных испанцев — даже турдетан Бетики и бастулонов, но сейчас мы говорим с тобой о финикийцах. Разве на улицах финикийской части Гадеса не запрещено ношение оружия?
— Ношение — да, но не владение им и не хранение дома. В любом приличном гадесском доме найдётся достаточно оружия, чтобы вооружить всех его обитателей. И это при том, что город вот уже несколько столетий не подвергался нападению со стороны соседей-испанцев. А здесь — Оссоноба. Город только за последние двадцать лет трижды бывал в осаде и один раз отражал приступ. Вряд ли здесь найдётся хоть одна финикийская семья, которая не была бы в родстве или свойстве с окрестными испанцами. Это те же испанцы, только чтящие финикийских богов и живущие по финикийским обычаям, но такие же гордые и воинственные, как и их сородичи вне города. И этих людей ты собрался разоружить? Даже если случится чудо, и город — теперь уже ВЕСЬ город — не восстанет против тебя — какой смысл? Случится то же, что и в разоружённых римлянами испанских городах. Железа в стране достаточно, оружейников — тоже. Взамен отобранного тобой оружия они накуют нового, и уже через пару месяцев город снова будет поголовно вооружён — и при этом ещё и озлоблен на тебя. Разве этого ты хочешь добиться?
— Хорошо, убедил — разоружать город не будем. Но я буду требовать, чтобы городские власти поймали и примерно наказали смутьянов!
— В этом мы поддержим тебя, — пообещал Фабриций.
Пока мы обсуждали, что будет, если мятежники одержат в городе верх, и как нам действовать в этом случае, в наш лагерь прибыл гонец от оссонобских суффетов. В переданном им донесении говорилось, что порядок в городе уже восстановлен, и власти заняты теперь выявлением и арестами бунтовщиков. Городской Совет только просит царя ввести в город отряд турдетанских войск для охраны общественных зданий и рыночной площади, дабы высвободить всю городскую стражу для прочёсвывания городских улиц и кварталов. Ну и прислать своих представителей для присутствия на суде над зачинщиками смуты. Обе просьбы финикийцев Миликон исполнил с удовольствием, отобрав пятерых вождей из своей свиты для «прокурорского надзора» и согласовав с Фабрицием ввод в Оссонобу одной из когорт Первого Турдетанского, выбор которой решили оставить на усмотрение его легата. Судя по доносившемуся из-за городских стен шуму и поднимавшимся в паре мест клубам дыма, зачистка кварталов от бунтовщиков не везде проходила гладко, и поступившая вскоре от префекта введённой в город когорты просьба о подкреплении нас не удивила. По нашему совету Фабриций даже сделал широкий жест, предложив царьку самому выбрать пару центурий лёгкой вспомогательной пехоты для откомандирования в распоряжение префекта, после чего безоговорочно подтвердил царский приказ от себя. Довольный этим шагом навстречу Миликон дал понять, что и сам в свою очередь одобрит отправку туда и любой центурии наших наёмников на усмотрение Фабриция, но мы решили, что без крайней необходимости делать этого не стоит. Что такое частная армия Тарквиниев, здесь и так все уже хорошо знают, её наличие вблизи города учитывается, и пугать жителей вооружёнными до зубов профессиональными головорезами на городских улицах нужды пока-что не просматривается. Мы не тираны и уважаем самоуправление подвластного финикийского города, гы-гы!
Через пару дней, которые было решено дать финикийцам на самостоятельное наведение порядка, заявившись в Оссонобу, мы убедились, что наш расчёт был верным. И Совет Двадцати, и оба суффета прекрасно понимали расклад и старались, как только могли. Расстарались они на славу. На улицах не толпятся, больше трёх не собираются, на рыночной площади не шумят — ну, почти не шумят, это ж всё-таки финикийцы. Тишь, да гладь, да божья благодать, как говорится — даже немецкие марши насвистывать как-то не тянет. Шпана вообще поныкалась и носу из своих берлог не кажет, а патрули — как финикийские, так и турдетанские — бдят и ворон не считают. На площади человек пять — прилично выглядевших, холёных, что самое интересное — висят на принятых у финикийцев косых крестах. Четверо приколочены и уже пованивать начинают — стража ворчит, что давно пора бы уж и убрать эту падаль. Пятый, похолёнее тех четверых, окочурился только недавно — он не приколочен, а только привязан. При распятии на кресте, если кто не в курсах, прибивание к кресту гвоздями — не жестокость, а наоборот, гуманизм. Казнённый от потери крови быстрее загибается и мучается не столь уж долго. Привязывание — куда суровее. Тут нет ран, и гибель наступает от жажды и обезвоживания, и бывает, что дня три распятый страдает. Ну, если здоровья было вагон, конечно — этот при жизни был слишком изнежен и едва ли протянул больше полутора дней. Ещё где-то с десяток хулиганов рангом помельче висят по человечески, то бишь «высоко и коротко». Сразу видно, что при всей своей махровой захолустной традиционности, финикийцы здесь живут — испанские до мозга костей. Испанцы финикийского происхождения, короче, как и растолковывал Фабриций Миликону. Видно это и по петлям — не удавки, в которых смерть от удушения наступает, довольно мучительная, а петли на жёстком узле, переламывающие шейные позвонки при вздёргивании — быстро и легко. Положено вздёрнуть, вот и вздёрнули, без лишних мучений. Этих повесили относительно недавно — ещё не завонялись, и даже глаза вороньём ещё не выклеваны. А у суффетов вожди нашего царька пируют, отмечают восстановленный в городе порядок…
Но мы на сей раз не к суффетам городским, мы — по частному делу. Взглянули на висящих походя, все эти характерные моменты заметили и заценили, да и пошли себе дальше. А путь наш лежит — ну, не в трущобы, конечно, но и не в фешенебельную часть города, где олигархи проживают местечковые, а в район сугубо пролетарский, если не в римском смысле этот термин употреблять, а в куда более привычном нам современном. Ведь чем мастеровой от работяги отличается кроме собственности на свои немудрёные средства производства? Ну так этот сугубо экономический момент только для двух известных бородатых классиков важен, но мы-то — ни разу не классики, мы с людьми дело имеем, а люди тут простые, от высоких материй далёкие, зато душевные, после трудов праведных не дураки выпить, а выпив — покуролесить от всей своей широкой души. Часто — на грани, а иногда и за гранью — вот как на днях, например. Пара домов вон, по правой стороне улицы, до сих пор дымится, хоть и потушены давно пожары. Хорошо погудели, млять! Поэтому без надёжной охраны чужаку по этим улицам гулять не рекомендуется — не любит здешний простой и душевный народ чужаков. Особенно — трудящаяся молодёжь, запросы которой зачастую превышают её скудный честный заработок. Если только кошелёк отберут, да пару раз в зубы дадут — считай, дёшево отделался. Но мы — и сами вооружены, и при охране, и нам дорогу заступать — категорически не рекомендуем. Кошелёк не отберём, не нищие, но проткнуть лишнюю дырку в чрезмерно приставучем и непонятливом организме за нами не заржавеет. Впрочем, такие здесь, если и были, то в аккурат пару дней назад должны были кончиться, а свежая поросль отмороженной шпаны нескоро ещё подрастёт. Да и неуютно сейчас этим робингудам местечковым — пока по улице шли, так с тремя патрулями разминулись — с двумя местными и с одним нашим, турдетанским. Схлопотать добрую испанскую железяку в брюшину или составить компанию висящим на площади — желающих не наблюдается. Правда, тот человечек, к которому мы направляемся, сам в ком угодно лишних дырок наделает, имели уже случай убедиться, но такие люди, как правило, вульгарным уличным гопстопом не промышляют. Не их это уровень. Вот уконтрапупить кого на заказ, причём кого-то очень непростого — это как раз по их части. Но и это, сдаётся мне, не наш случай. Если бы он хотел кого из нас уконтрапупить — уконтрапупил бы. А человек интересный, и пообщаться с ним — весьма любопытно. Есть, правда, риск, что не застанем его дома — если он участвовал в хулиганской заварухе, то небезопасно ему в городе оставаться, но будь он в розыске — мы бы знали об этом от городских властей.
Дом его нам давно уже показали, так что дорогу мы знаем. Финикийцы — умора, млять — зыркают из-за оконных занавесок, но принимают нашу охрану за усиленный патруль и не высовываются. Хрен ведь нас знает, по чью мы душу. Одной неосторожно показавшейся из-за занавески любопытной бабе Володя скорчил зверскую рожу, отчего та отпрянула и задёрнула занавеску — типа, замаскировалась. А если визит изобразить, так она ж небось и обосрётся с перепугу — ага, если кондратий не хватит. Нам оно надо, спрашивается? Да и кому она на хрен нужна, эта перебздевшая лахудра — потасканная и явно кошёлка кошёлкой? Поэтому, поржав, развивать хохму не стали — тем более, что и нужный нам дом уже в двух шагах.