Правильность выводов К. В. Чистова вполне подтверждается и античным материалом. Так, элементы социально-утопических легенд, обнаруживающиеся уже в гомеровском эпосе, становятся явными в мифе о «пяти поколениях» у Гесиода, в римских легендах о «чудесном спасении» и бегстве Сатурна в Италию, а также в мессианских мифах раннего христианства. Что касается последних, то они составляли ядро милленаристских (хилиастических) движений, достигших особенно большого размаха в период упадка и гибели Римской империи.
В конечном счете народную утопию можно рассматривать в плане актуализации легенды о «золотом веке». Если в рассказах о путешествиях в далекие страны (также широко представленных в античной литературе) как бы открывается возможность достичь счастливой жизни в настоящем[67], то в мессианских идеях «золотой век» находится в ближайшем будущем и, следовательно, возникает надежда на обретение «потерянного рая». Нетрудно заметить, что эсхатологическая, картина райского блаженства является также проекцией в будущее мотивов «перевернутых отношений», отразившихся, например, в ритуальных празднествах в честь Кроноса — Сатурна.[68]
Таким образом, народно-утопическая мысль движется как бы по кругу: представления о «золотом веке» в далеком прошлом могут под влиянием тех или иных причин приобретать черты настоящего (в виде проекции на какое-либо «чудесное пространство»), перемещаться в будущее в форме эсхатологического ожидания возобновления идеального состояния и, наконец, снова отодвигаться в прошлое, сталкиваясь с неосуществимостью утопических надежд.
Во всяком случае, нет ничего более далекого от понимания природы утопического сознания, чем гипотеза А. Дорена о противоположности утопии и эсхатологии. Ограничивая утопию понятием «желаемое пространство» (Wunschraum) с характерной для него «приближенностью к миру (Weltnähe), Дорен противопоставляет ее «желаемому времени» (Wunschzeit), запредельному по отношению к миру (Weltferne)—свойство, присущее, по его мнению, эсхатологии.[69]
С нашей точки зрения, всякая попытка догматически противопоставлять временные и пространственные аспекты утопического сознания не только противоречит элементарным законам человеческой психики,[70] но и несовместима с разделяемым большинством исследователей фундаментальным принципом — «где бы утопист не помещал конструируемое им общество — в прошлом, настоящем или будущем, оно в любом случае представляло собой попытку заглянуть именно в будущее (сознавал это сам утопист или нет)».[71]
Следовательно, проекция идеала в будущее является не только исключительным свойством эсхатологии, но и коренным свойством утопизма вообще. Представление о наступлении в недалеком будущем «конца мира», как свидетельствуют не только письменные источники (начиная с Древнего Египта), но и приводимые этнографами примеры возникновения «милленаристских идей» в современных национально освободительных движениях,[72] лишь в редких случаях ограничивается апокалиптическими предсказаниями всеобщей гибели и разрушения. Как правило, это представление является важнейшим средством именно актуализации мечты о «золотом веке», перенесения самого мифа из прошлого в будущее. Тем самым эсхатология приобретает утопические черты, становится формой утопического сознания.[73] При этом она, естественно, не может мыслиться вне пространственных характеристик, поскольку утопическое сознание всегда имеет пространственно-временные координаты, хотя их взаимодействие принимает подчас крайне произвольные причудливые формы.
Вот почему выдвигаемое как в зарубежной, так и в отечественной научной литературе мнение о «пространственном мышлении» древних греков, в отличие от «временного мышления», свойственного «библейским народам», представляется столь же неприемлемым, как и предлагаемые А. Дореном дефиниции.[74]
Несколько формальной, на наш взгляд, является и концепция Б. Гатца, противопоставляющего «антрополого-генеалогический» аспект восприятия греками мифа о «золотом веке» «политико-историческому» его восприятию в Древнем Риме.[75] Ведь подобно тому, как отсутствие термина «утопия» в греческой и римской лексике не может служить препятствием для исследования самого феномена утопического в античной культуре, так и тот факт, что понятие «золотой век» (aureum saeculum) и его эквиваленты появляются только в римской поэзии эпохи Августа, вовсе не лишает греческих легенд о «жизни при Кроносе» (о έπί Κρόνου ριος)[76] политико-исторического звучания, которое достаточно отчетливо проявляется уже в самом начале истории Афин, например, в прославлении крестьянами Аттики правления Писистрата (Arist. Ath. Pol., 16, 7).[77]
67
О соединении мотива фиктивного путешествия с картиной «золотого века» см.: Richter D. Die Reise nach Schlaraffenland // Neue Horizon-le: Eine Reise durch Reisen / Hrsg. von K. Bergman und S. Ockenfuss. Rein-beclc, 1984. S. 173—186.
68
О связи мотива «золотого века» с эсхатологическими ожиданиями см.: Benz E. Das Recht auf Freiheit oder die friedliche Beendigung des Klassenkampfes. Lafarg-Studien (Editio Alpha). Stuttgart, 1974. S. 91—108.
70
Отсутствие восприятия времени имеет место в психическом онтогенезе ребенка в процессе овладения языком на уровне допонятийного мышления г(см.: Ахундов М. Д. Генезис представлений о пространстве и времени J/ ФН. 1976. № 4. С. 66; Я река я В. Н. Научное предвидение. С. 35). Специалисты отмечают, что появление в сознании темпорально-пространственных координат в конечном счете связано с восприятием движения, первичного по отношению к времени и пространству (см.: Miller G. A., Johnson-iLaird Ph. N. Language and Perception. Cambridge (Mass.), 1976. P. 410— 411; Cockburn D. The Problem of the Past//PhQ. 1987. Vol. 46, N 146. P. 74—76).
71
Баталов Э. Я. Социальная утопия и утопическое сознание в США- C. 46; ср., однако: C. 23; см. также: Бестужев-Лада И. В. Окно в будущее. М., 1970. С. 46; Лапицкий В. В. О гносеологических основаниях утопических и футурологических доктрин // Актуальные проблемы исторического материализма / Отв. ред. В. П. Рожин. Л., 1981. С. 84—92; Polak F. The Image of Future. Vol. 1. P. 383. — Эта черта утопического сознания прекрасно описана М. М. Бахтиным в работе «Формы времени и хронотопа в романе» в рамках анализа вопроса о мифологическом и художественном отношении к будущему (Бахтин М. Вопросы литературы и этики. М., 1975. С. 299).
73
Tuveson E. L. Millenium and Utopia: A Study in the Background of the Idea of Progress. Berkeley; Los Angeles, 1949. P. VII—VIII.
74
См., напр.: Бычков В. В. Эстетика поздней античности. М., 1981. С. 22—23. — Подробный критический анализ этих представлений дается В статье Ф. X. Кессиди (Kess id is Th. La dimension culturelle historique de la philosophie antique // La philosophie greccue et sa portée culturelle et historique. Moscou, 1985. P. 270—306).
76
Подробнее см.: Зелинский Ф. Золотой век // Из жизни идей: научно-популярные статьи. Пг., 1916. С. 456—464; Чернышев Ю. Г. О возникновении понятия «золотой век» // Проблемы политической истории античного общества / Под ред. Э. Д. Фролола. Л., 1985. С. 124—132.— О терминах, которыми древние греки выражали представления о «золотом-веке», см.: Bal dry Н. С. Who Invented the Golden Age? // CQ. 1952. Vol.. 46. P. 83—92.
77
Яйленко В. П. Архаическая Греция // Античная Греция: В 2 т, Т. 1 /Под ред. Е. С. Голубцовой. М., 1983. С. 182; см. также: Ri to о k Z. Aristoteles und die nachklassische Peisistratos-Tradition //Aristoteles. Werk: und Wirkung. Paul Moraux gewidmet. Erster Band 1. Aristoteles und seine Schule. Berlin; New York, 1985. S. 436 ff.