Приведенный отрывок является тем более примечательным, что им открывается широкомасштабная апология деяний Александра, разумно пренебрегавшего, как считает Плутарх, советами Аристотеля (заботиться об эллинах, как о друзьях и родственниках, а с варварами обращаться, как с животными и растениями) и предпочитавшего роль устроителя нового гармоничного общества, в котором жизнь и нравы греков и варваров были бы смешаны, «словно в дружеском сосуде», а их образ жизни, одежда, доблесть, сделались бы едиными, будучи следствием кровного родства и общего потомства (Ibid.).
Некоторые современные исследователи используют плутарховские идеи и другие позднеантичные свидетельства такого рода для создания псевдоисторического в своей основе романтического образа Александра — идеалиста и «философа на троне», а также для доказательства положения о принципиальной противоположности идей, связанных с рождением стоической и кинической школ, политической теории периода греческой классики.[664] Вопрос о побудительных мотивах политики, проводимой македонским царем на «завоеванных копьем» землях, выходит за рамки данной книги. Остается, однако, важный момент, имеющий самое непосредственное отношение к проблеме утопии, а именно: можно ли рассматривать вслед за Плутархом политическую мысль раннего стоицизма вообще, и «Государство» Зенона в частности, как теоретический коррелят этой политики, как ее идейное оправдание post factum.[665]
Для выяснения отмеченного момента необходимо кратко остановиться на сдвигах, происшедших в греческой общественной мысли в конце IV — начале III в., которые были весьма существенны по своему характеру. Их анализ нередко порождает в научной литературе довольно противоречивые на первый взгляд мнения. Так, согласно Ф. Уолбэнку, «непосредственное присутствие монархии затронуло все аспекты жизни, включая политическую теорию и философскую спекуляцию».[666] Р. Мюллер, напротив, считает, что «процесс упадка автономного полиса и возникновение огромных эллинистических монархий едва отразились в области социальной теории».[667]
Приведенные суждения не могут, однако, рассматриваться как абсолютно противоположные, поскольку фиксируют две различные стороны происходивших в греческом мире изменений— внутреннюю и внешнюю. Следует признать, что большинство политических учений, возникших в указанный период, отражали прежде всего продолжающийся процесс распада полисной государственности, но не ориентировались при этом на идеализированное воспроизведение нового политического ландшафта, пришедшего на смену традиционному. Влияние первого было скорее отрицательным.
В самом деле, бурное развитие утопической мысли в раннеэллинистический период не сопровождалось появлением полисных проектов, подобных платоновскому или аристотелевскому. Однако мы не встречаем и ни одного примера конструктивного обоснования преимуществ монархической формы правления перед полисной. Более того, учения и киников, и стоиков, в частности, свидетельствуют о том, что «присутствие монархии» в немалой степени стимулировало появление откровенно нигилистических взглядов на государство, уже встречавшихся в учениях софистов.
Рубеж IV и III вв. знаменуется ожесточенными столкновениями между диадохами. Одним из последствий этой борьбы было прекращение существования Коринфской лиги и резкое падение популярности идей панэллинизма. И хотя «лозунги освобождения греков и их объединения вокруг нового авторитетного вождя использовались преемниками Александра ... они не возымели даже тех мнимо конструктивных последствий, каких в свое время удалось достигнуть Филиппу и Александру».[668] Трудно представить, чтобы борьба за раздел гигантской империи последнего могла воодушевить население древних политических и культурных центров Эллады, пришедших в упадок после ряда войн (ареной которых был и Балканский полуостров) и ставших в итоге легкой добычей для римских завоевателей.
664
См., напр.: Tarn W. W. Alexander the Great. Vol. 2. Cambridge, 1948. P. 399—400; В a 1 d г у H. С. The Unity of Mankind in Greek Thought. Cambridge, 1965. P. 122 sqq.; Ehrenberg V. Alexander and the Greeks. Black-well, 1938. P. 169—171; Badian E. Alexander the Great//Historia. 1958. T. 7. S. 425 sqq.
665
Плутарху, конечно, было хорошо известно, что акме Зенона (около 335 — около 262 гг.) приходится на период после смерти Александра. Поэтому его пассаж является своеобразной философской аллегорией.
666
Walbank F. W. Monarchies and Monarchic Ideas//CAH2 Cambridge; London; New York, 1984. P. 62.
668
Фролов Э. Д. История эллинизма в биографиях его творцов// Бенгстон Г. Правители эпохи эллинизма. М., 1982. С. 9 (предисловие).