Что касается общественной структуры и конституции Панхайи, то это проблема, вызывающая, пожалуй, наибольшее количество споров среди ученых.[749] Ее решение возможно только с учетом главной цели эвгемеровского рассказа — всеми способами подтвердить историческую достоверность теории происхождения богов. Такая ориентация не могла не породить эклектизма при описании основных деталей государственного устройства Панхайи. Красочный пейзаж последней более всего напоминает платоновские древние Афины и Атлантиду одновременно (Plato Crit., 110e—115с). Само название для своего произведения Эвгемер наверняка заимствовал из «Тимея» (Tim., 27b). Так, оба острова называются «священными» (Crit., 115b; Diod., V, 41, 4), и в древние времена там жили боги; оба изобилуют необычайными растениями (в дом числе и лечебными травами), благовониями, многообразными металлами и целебными источниками. Сходны и изображения священных рощ—рощи Посейдона в «Критии» и Зевса — в «Священной записи» (ср.: Crit., 117а—b). Внутри храма Посейдона на Атлантиде хранится орихалковая стела с законами и предписаниями, составленными первыми царями — потомками бога (Crit., 119с).
Все эти бесспорные заимствования не означают, однако, полнейшей зависимости Эвгемера от теоретико-политических идей афинского философа. Хотя в известном смысле конституция Панхайи и может, на первый взгляд, рассматриваться как своеобразный симбиоз идеальных конструкций Платона, она скорее всего является свидетельством глубокого интереса Эвгемера к платоновской традиции, но отнюдь не слепого подражания ей (как считает, например, У. Браун[750]).
Формально Панхайя является монархией, однако фигура царя упоминается в тексте только однажды при определении не прерогатив царской власти, но характера и способов получения царем доходов. Ему принадлежит лучшая часть земли и десятая часть произрастающих на острове плодов (42, 1). Таким образом, царь не являлся верховным собственником всей земли и не мог произвольно увеличивать натуральные платежи в свою пользу. О том, что монархический элемент учитывается Эвгемером в панхайской конституции, свидетельствует и описание «достойного упоминания» города Панары (42, 5). Его жители зовутся «умоляющими Зевса Трехплеменного» и «живут по собственным законам и без царя» (αότονομοι καί άβασίλευτοι), ежегодно выбирая трех архонтов.
Вместе с тем здесь бросается в глаза отсутствие упоминаний о роли панхайского царя в культовой сфере. Он не исполняет никакой жреческой должности, ему не воздаются божественные почести. Единственным таким объектом религиозного почитания является Зевс (и некоторые другие боги — V, 42, 6; 43, 1; 44, 1—7; 46, 2 — 3, 5 — 7; VI, 1, 4 — 5, 8).
Нарисованная в «Священной записи» картина, таким образом, шла вразрез как с раннеэллинистической практикой обожествления монархов, так и с тенденцией к архаизации, свойственной античной утопической литературе.
Основная власть находится в руках сословия жрецов — потомков критян, привезенных Зевсом на Панхайю (46, З)[751] и ставших после его смерти правителями острова. Как отмечает Эвгемер, все панхайское государство было разделено на три части: «Первая часть — жрецы, к которым присоединены ремесленники; вторая часть — земледельцы, третья же — воины, к которым присоединены пастухи. Жрецы являлись руководителями во всем: они разбирали тяжбы, а также были правомочны решать все другие общественные дела. Земледельцы, обрабатывая землю, приносят плоды в общее достояние, и тот из них, кто окажется лучшим в своем труде, получает отменную награду при распределении плодов. Жрецами выносится решение, кто — первый, кто — второй, и так далее вплоть до десяти, чтобы побудить /на соревнование/ остальных. Подобным же образом и пастухи отдают обществу закалываемый скот и прочие продукты, все точно подсчитывая по числу и весу. Ведь у них вообще ничего нельзя приобрести в частную собственность, кроме дома и сада. Все производимое и все доходы принимают жрецы, каждому по справедливости выделяя причитающуюся ему долю. Двойная доля дается одним жрецам» (45, 3 — 5). Последние выделяются среди всех обитателей острова не только утонченностью образа жизни, но и внешним видом — роскошной одеждой из льна или тонкой шерсти, шитыми золотом головными уборами. Они носят, подобно женщинам, золотые украшения (кроме серег) и т. д. (46, 2).
749
Пёльман Р. История... С. 314 и сл.; Ка erst J. Geschichte des Hellinismus. Bd II. 2 Aufl. Leipzig, 1926. S. 43 ff.; Meer H. F. van der. Euhemerus van Messene: Diss. Amsterdam, 1949. S. 56 ff.; Brown T. S. Euhemerus. .. P. 259 sqq.; Polet A. Deux utopies hellenistiques//Bulletin of the Faculty of Arts. Fouad I Univesity 9. 1947. P. 47 sqq.; Braunert H. Staatstheorie... S. 54 ff.; Mossé Cl. Les utopies égalitaires â l’époque hellénistique//RH. 1969. T. 242/2. P. 304 sqq.: Zumschlinge M. Euhemeros. S. 82—188.
751
«Жрецы рассказывают легенду, что их род происходит с Крита и они были выведены Зевсом на Панхайю в то время, когда он, будучи среди людей, царствовал над ойкуменой. И в качестве доказательства они приводят язык, указывая, что многое у них по-прежнему называется по-критски и что они унаследовали близость и дружеское расположение к критянам от предков, и молва об этом постоянно передается потомкам». Чтение И. Беккера — αΰτο7; является более предпочтительным. Вероятно, в романе Эвгемера был рассказ о том, что Зевс поставил критян над другими народами в знак признательности за помощь, которую они оказали ему в борьбе с титанами и в вызволении из плена его отца и матери — Крона и Опс. Миф об участии критян в освобождении Крона излагает, в частности, Лактанций, пользовавшийся переводом сочинения Эвгемера, сделанным Эннием (Lact. Div. inst.,.I, 4; см. также: Brown W. E. Some Hellenistic Utopias. P. 69; Zum· schlinge M. Euhemeros. S. 48, 51, 96—97, Î49, 234). Возможно, использование критского диалекта относилось к сфере богослужения и было связано* со стремлением жрецов держать в тайне круг мифов, относящихся к подвигам Зевса-человека. Мнение об эсотерическом характере учения панхайских жрецов косвенно подтверждается и тем, что о мем ничего не знают панхай-цы, привозящие ладан и миро на материк (42, 2). Тем самым в сочинении Эвгемера возникает традиционный экзотический мотив посвящения чужестранца, получившего доступ в храм Зевса, в это таинственное учение.