Все эти внешние признаки должны были подчеркнуть особый статус жрецов, сакральный характер их власти, соединяющей управление общественными делами с ревностным служением богам, в честь которых сочиняются торжественные гимны, повествующие о благодеяниях, оказанных богами людям.
Государственное устройство Панхайи лишний раз показывает, что использование числовой символики для изображения гармоничного сообщества стало уже в начале III в. самым обычным литературным приемом. Предпочтение, отдаваемое Эвгемером числу три (три острова, три племени, три группы океанитов, «трехзначное» прозвище Зевса, три архонта Панары, две тройки городов — 42, 5; 44, 7; 45, 2), объясняется, на наш взгляд, его ориентацией на классическую утопическую традицию.[752] Впрочем, неоднократно отмечаемая выше эклектическая установка и на этот раз приводит к тому, что трехчленная социально-политическая структура Панхайи обнаруживает одновременно сходство и с утопией Гипподама, и с платоновскими древними Афинами, а также с описаниями Египта Исократом и Гекатеем и, наконец, с государственным устройством Счастливой Аравии, рассказ о котором сохранился у Страбона (Plato Tim., 24а—b; Crit., 110с—d, 112b—d; Isocr. Bus., 15; Diod., 1, 73, 2, 7; 74, 1; Strab., XVI 4, 25 ср.: XVI 4, 2). Об ее весьма искусственном характере свидетельствует, например, такая деталь, как введение в роман разбойничьих шаек, нападающих на земледельцев, очевидно, с целью сделать оправданным существование касты воинов (46, 1).
Наиболее значительной чертой, выделяющей рассказ о Панхайе из других произведений классической и раннеэллинистической эпох, является идея об активном участии жрецов в организации общественного производства и распределении произведенных на острове продуктов. Попытки реконструкции идейных установок Эвгемера в этом вопросе, а также источников, на которые он мог опираться, приводят, однако, к неоднозначным результатам. До сих пор большое влияние на современных исследователей оказывает интерпретация Р. Пёльмана, рассматривавшего нарисованную Эвгемером картину «счастливого народа, над которым властвовала жреческая аристократия», сквозь призму «характерного для этой эпохи преклонения перед мудростью египетских жрецов и индийских брахманов», олицетворявших «знание и житейскую мудрость старинной культуры».[753] Именно в такой форме, согласно Пёльману, проявлялось стремление просвещенных умов «сбросить узы, стеснявшие свободную деятельность интеллигенции и талантов», поставить «иерархию способностей» на место социальной иерархии и основать таким образом «господство культурной аристократии».[754] Исходя из анализа Пёльмана, Б. Кицлер видит в жрецах Панхайи прообраз современной технократии.[755]
Для подтверждения своей интерпретации Пёльман ссылался на «корпоративное единство» высших сословий Панхайи с прикрепленными к ним профессиональными группами, полагая также, что в эвгемеровском проекте «представители искусств и ремесел образуют особый отдел, входящий в состав первого класса, т. е. стоят в известном отношении непосредственно наряду со жрецами».[756] Аналогичным образом «класс пастухов» занимает «весьма почетное положение», находясь в составе воинской корпорации.[757]
На первый взгляд в пользу гипотезы Пёльмана свидетельствуют многие детали «Священной записи». Панхайцы (и смешавшиеся с ними океаниты) с самого начала описываются как идеальный народ, живущий в соответствии с традиционным утопическим каноном в условиях, близких к «веку Кроноса». Уступая жрецам в роскоши и утонченности образа жизни, они тем не менее по своему внешнему виду вполне соответствуют статусу свободных и благородных людей: и мужчины, и женщины одеваются в мягкие одежды, носят золотые украшения—витые ожерелья, браслеты, подвесные кольца в ушах, обуваются в высокую и пестро раскрашенную обувь (45, 6).
Отсутствие на острове рабства заставляет предполагать, что проблему присоединения ремесленников к жрецам и пастухов к воинам нельзя оценивать, как это делал, например,
С. Я. Лурье, в категориях «крепостной зависимости».[758] С нашей точки зрения, не может найти однозначного подтверждения в тексте и другая гипотеза Лурье, считавшего, что проект панхайской конституции при общей ориентации на «египетскую модель» был также и результатом творческой переработки Эвгемером аристотелевских замечаний к проекту Гипподама путем внесения в последний существенных поправок. К числу таких поправок относится, например, предложение отвести часть земли под государственное пастбище, для того чтобы воины могли вносить «в общую кассу» продукты скотоводства, получая взамен необходимые земледельческие продукты.[759]
752
Многим писателям эллинистическо-римской эпохи, проникнутым ори-енталистскими настроениями, свойственна большая приверженность к числу 7 (см., напр.: Strab., XV 1, 39 sqq.; ср.: Агг. Ind. 11, 1 sqq.).
755
Kytzler В. Utopisches Denken und Handeln in dem klassischen Antike // Der utopische Roman. Darmstadt, 1973. S. 62.
758
Лурье C. Я. История античной общественной мысли. С. 315; ср.: Jacoby F. Euhemeros. S. 963. — В качестве реального прототипа С. Я. Лурье указывает на египетские храмовые мастерские (Там же. С. 313, 315; ср. Mossé Cl. Les utopies égalitaires... P. 304). Данная категория применяется им и для аграрной сферы в связи с предположением (на наш взгляд, совершенно безосновательным) о существовании на Панхайе класса помещиков, эксплуатирующих труд зависимых земледельцев — илотов (Там же. С. 315; ср.: Ferguson J. Utopias... P. 107, η. 31). Руководствуясь этими догадками, С. Я. Лурье явно недооценил найденную им у Геродота параллель к центральному у Эвгемера мотиву соединения в руках жрецов хозяйственных и политических управленческих функций. Рассказанная Геродотом история о передаче знатными пароссцами управления Милетом в руки граждан, проявивших наибольшую заботу о своих земельных участках (V, 29), интерпретируется в данном случае в духе заимствования Эвгемером у Геродота идеи премирования наилучших помещичьих хозяйств на Панхайе (Там же). С нашей точки зрения, это место интересно прежде всего тем, что оно заставляет предполагать ориентацию Эвгемера при разработке идеи объединения экономического и государственного управления в руках жреческой аристократии не только на восточные, но и на классические греческие образцы. Не исключено, что мотив соревнования земледельцев он также мог заимствовать непосредственно у Гомера (Od., XVIII, 365—376; ср.: Зайцев А. И. Культурный переворот в Древней Греции в VIII—V вв. до н. э. Л., 1985. С. 82.
759
Лурье С. Я. История античной общественной мысли. С. 312—315; ер., однако: Arist. Pol., II 2, 1—2; VII 9, 5—8.