Последнее предположение не лишено правдоподобия. Однако в нашем распоряжении имеется другая хорошая параллель к рассказу Эвгемера, а именно описание образа жизни древних индийцев в утопии Мегасфена. В Индии, как и на Панхайе, нет рабов. Одеждой и украшениями даже простые индийцы удивительно напоминают панхайских жрецов (Strab., XV 1, 54; ср.: 1, 58). Принадлежащие к касте философов мудрецы, подобно жрецам на Панхайе, проявляют заботу как о государственном управлении, так и об увеличении урожая и приплода животных (Ibid., XV 1, 39). Философы, живущие в горах, почитают Диониса и воспевают его деяния почти таким же образом, как это делают панхайские жрецы в отношении Зевса (Ibid., XV 1, 58). Картина мирного труда индийских земледельцев под охраной воинов также весьма близка к панхайской (Ibid., XV 1, 40; ср.: Arr. Ind., 11 —12).[760]
Отмеченные факты сходства с утопией Мегасфена необходимо учитывать и потому, что в плане политических ориентаций Эвгемер настолько же решительно отходит от индийского образца, насколько он игнорирует центральный пункт созданных его предшественниками идеальных моделей египетского государственного устройства, а именно прерогативы царской власти. Так, власть жреческой аристократии основывается в утопическом государстве Эвгемера не на политическом угнетении, а на добровольном подчинении. Косвенным подтверждением этого является следующий факт: в сознании Эвгемера всеохватывающая компетенция жрецов не вступает ни в какое противоречие с их изоляцией пределами храмовой территории, несомненно, затрудняющей возможность контакта с подчиненным им населением острова. Жрецам категорически запрещено «выходить за пределы священной земли, а кто выйдет, — того имеет право убить первый встречный» (46, 4).
Конечно, нельзя исключать и того варианта, что тема изоляции жрецов (как и идея автаркии) была задумана в качестве дополнительного аргумента, поясняющего, почему правда о происхождении богов так долго оставалась неизвестной грекам. Вряд ли тем не менее Эвгемер был до такой степени невнимателен к деталям и забыл про эпизод, который, будучи необъясненным, несомненно, вызвал бы много нареканий со стороны искушенных читателей.[761] Очевидно, следует предположить, что в его романе занятым в сельском хозяйстве и ремеслах сословиям были свойственны стоическая любовь к труду и послушание, словом, весь идеальный набор качеств, делающий ненужными частную собственность и своекорыстные амбиции.
Все вышесказанное в конечном счете противоречит попыткам слишком жесткого привязывания «Священной записи» {несмотря на сходство некоторых черт)[762] к группе проектов, авторы которых увлекались «египетским миражом», являясь его активными творцами. В то же время невозможно найти сколько-нибудь серьезных текстуальных подтверждений для характеристики Пёльмана, рассматривавшего Эвгемера как радикального эгалитариста и утверждавшего, что сословная иерархия на Панхайе имеет «лишь чисто внешнее сходство с восточным сословным общественным строем».[763] Такого рода выводы были необходимы Пёльману для проведения несостоятельных аналогий между «панхайским социализмом» и современными ему социалистическими учениями.[764] Но если отказаться от тенденциозных идеологических искажений и встать на научную точку зрения, то можно заметить, что принцип разделения общества на сословия, выдвинутый такими утопистами старшего поколения, как Гипподам, Платон и Аристотель, не только полностью воспринимается Эвгемером, но и вполне соответствует общей политической направленности его романа.
Заслуживает специального внимания и вопрос о том, может ли зыдвинутый Эвгемером проект государственного устройства рассматриваться «в качестве особой формы смешанной конституции, принимающей во внимание монархические, аристократические и демократические элементы, посредством которых отдельные общественные группы должны были таким же образом гарантировать себе собственное право, как это было сделано в μική πο>ιιεία Аристотеля».[765] Так, Г. Браунерт, мнение которого было только что приведено, разрабатывал данную гипотезу, руководствуясь стремлением «найти связующие звенья между политическими концепциями Аристотеля и Полибия.
760
Rohde E. Der griechische Roman... S. 239—240; Пёльман P. История... C. 314, 663, прим. 6. — Непонятно, почему M. Финли относит использование Эвгемером в своем сочинении индийских мотивов к разряду «очень странных для греческой утопии» идей? (Finley М. I. Utopianism Ancient and Modern//Finley М. I. The Use and Abuse of History. New York, 1975. P. 183).
761
Эвгемер мог, однако, рассчитывать на то, что его рассказ будет принят читателями на веру вследствие удивительного сходства положения пан-хайских жрецов с уже известным им описанием условий жизни царя сабеев, подвергнутого двойной изоляции: он живет зо дворце, расположенном на горе, покрытой густым лесом, и только в нем может решать «тяжбы и прочие дела». Попытки выйти за пределы дворца караются по велению оракула смертью (побитием камнями) (Strab., XVI 4, 19). Хотя рассказ о сабеях дошел до нас в изложении Артемидора Эфесского (около 100 г.), он заимствован из более ранних источников. Трудно признать случайными многочисленные совпадения панхайских реалий не только с рассказами о стране са-беез, но и с описаниями других мест «Счастливой Аравии».
762
См., напр.: Rostov zeff М. Studiei zur Geschichte des römischen Kconats Leipzig, 1910. S. 282; Z u m s c h 1 i n g e M. Euhemeros. S. 82.
764
Подробнее см.: Гу тор ob В. А. Некоторые проблемы изучения ак1нчных социальных утопий в буржуазной пауке // История домарксистских социалистических учений и антикоммунизм / Под ред. С. С. Волка, E. М. Прошиной. Л., 1982. С. 46—47.