И осуществляемые реформы, и предлагаемые мыслителями проекты преобразований касались исключительно свободных граждан, оставляя без внимания положение огромной массы непосредственных производителей — рабов. Спорадически встречающиеся в античной общественной мысли идеи равенства «по природе» рабов и свободных не могли получить сколько-нибудь широкого распространения в обществе, в котором «равенства всех людей — греков, римлян и варваров, свободных и рабов, уроженцев государства и иностранцев, граждан государства и тех, кто только пользовался его покровительством, и т. д. — представлялось ... не только безумным, но и преступным .. .».[141]
Гражданский коллектив в полисе независимо от формы правления всегда выступал как обособленная от всех других прослоек населения корпорация.[142] Основанная на таком фундаменте политическая и социальная «гармония», конечно не могла существовать долго. Прогрессирующее развитие частной собственности в IV в. сделало кризис полиса перманентным. Выстояв на раннем своем этапе (благодаря прочной военной организации) в борьбе с гигантской персидской державой, греческие города-государства в новую историческую эпоху не смогли защитить свою независимость, столкнувшись с агрессией окрепшего македонского царства.
Появление утопических проектов явилось важнейшим симптомом углублявшегося кризиса. Однако предложенные в них средства спасения не выходили, в сущности, за рамки традиционного реформаторства. «... Каждый античный социальный реформатор,—писал С. Я. Лурье,—какого бы высокого мнения он ни был о своей свободной воле и какою бы „историческою личностью” он себя ни считал, обычно давал „своему свободному уму” „влечь себя” только во внешней форме своих реформ, в теоретических введениях, во фразеологии или же в мелочах; в главном и основном он либо шел по течению, либо выбирал линию наименьшего сопротивления, т. е. проводил под видом революционных романтически-реакционные меры, которые уже вследствие вековой привычки к ним должны были охотнее приниматься обществом, чем что-либо другое ...»[143]
Сочетание ориентации на наиболее архаичные и поэтому казавшиеся образцовыми формы государственного устройства (особенно на Спарту и Крит) с доведением до крайности указанных выше государственных мер, направленных на полное пресечение разрушающих полис тенденций, — типичные черты многих утопических проектов. Например, предельная централизация управления в платоновском «Государстве» в руках философов-стражей, жесткая иерархия сословий соединяются с ликвидацией внутри двух высших сословий— философов и воинов — частной собственности и семьи, введением «совместных трапез» по критско-спартанскому образцу.
Установление сословной иерархии, уничтожение собственности и семьи у управленческой верхушки — все эти меры, радикально решавшие, согласно Платону, проблему стабилизации отношений внутри полисов, имели, однако, ярко выраженную антидемократическую направленность, подрывая тем самым ту политическую форму, в которой действительно мог осуществляться идеал автаркии.
В этом проявляется и другая важная черта рационалистической утопии в Греции IV в. — ее «аристократизм», который нельзя, однако, полностью отождествлять ни с интересами старой землевладельческой аристократии, боровшейся в полисах с демократической партией, ни с элитарной аристократической тенденцией в управлении, сохранявшей свое значение даже в период расцвета древнегреческой демократии.[144]
В Древней Греции представление о «правлении лучших» сравнительно рано (вероятно, уже у пифагорейцев) приобретает черты интеллектуального аристократизма (имеющего нередко явно выраженный утопический подтекст), отражая, по выражению С. Хэмфрис, сложный процесс «дифференциации интеллектуальных ролей», находящийся, в свою очередь, в тесной связи с «трансцендентными импульсами», которые исходили от философских школ, выдвигавших собственные критерии оценки государственных институтов.[145]
На наш взгляд, справедливо наблюдение Ж-П. Вернана (который, впрочем, следовал здесь во многом за В. Йегером), отмечавшего, что две противоположные тенденции в греческой политической мысли (аристократическая и демократическая) стояли по существу на одной почве, апеллируя к принципу равенства (ΐσόχης). Но если демократическая мысль выдвигала на передний план лозунг «равенства перед законом» (ισονομία), то аристократическое направление, исходя из концепции «благозакония», отождествляло последнее с «космосом, созданным из различных частей, которые закон поддерживает в состоянии иерархического порядка».[146] Античная рационалистическая утопия, до предела развившая концепцию государства как «единого организма», может, таким образом, рассматриваться как своеобразное логическое завершение поисков консервативной политической теорией выхода из противоречий, с которыми она столкнулась в IV в.
144
Нерсесянц В. С. Политические учения Древней Греции. М., 1979. С. 172—174; Pissavino P. Polis е democrazia in Athene. Linee prelimina-ri di ricerca // Athenaeum. 1986. Vol. 64. Fase. I—II. P. 218—222; Roberts J. T. Aristocratic Democracy: The Perseverance of Timocratic Principles in Athenian Government // Atenaeum. 1986. Vol. 64. Fase. Ill—IV. P. 355—370.
145
Hamphreys S. C. ’’Transcendence” and Intellectual Roles: The Ancient Greek Case//Daedalus. Spring 1975. T. 104, N 2. P. 92; Hamphreys S. C. Anthropology and the Greeks. London, 1983. P. 212—213.