Равенство стражей — философов и воинов у Платона, соединенное с иерархическим соподчинением всех сословий в совершенном государстве, в абсолютизированной форме отражало коренную черту античной правовой мысли, воссоздавая одновременно на идеальном уровне архаическую структуру, свойственную полису на ранних ступенях развития.[147]
Сословно-правовой подход к социальным отношениям являлся в античной древности господствующим, так как «в рамках античного общества процесс классообразования не доходит ... до своего „логического конца”, т. е. не приводит к формированию „чистых”, по терминологии Ленина, „бессословных” классов ... вообще частнособственнические отношения в древности никогда не достигают такой степени развития, чтобы производственно-экономический показатель мог полностью и однозначно определять положение в обществе как отдельных лиц, так и социальных группировок. По той же самой причине классовые отношения (и различия) в древнем обществе всегда затенены, ,,опутаны” и как бы отодвинуты вглубь традицией и правовыми нормами».[148]
Вместе с тем консервативные утопические проекты не могут рассматриваться, например, в качестве разновидности «официальной утопии», поскольку, будучи антидемократическими по своему содержанию, они имели весьма мало шансов оказать воздействие на реальные политические процессы, например, в Афинах. Введение Платоном «демократического элемента» (в рамках концепции «смешанной конституции») в идеальный проект «Законов», равно как и попытка интегрировать элементы народной утопии (прежде всего миф о «жизни при Кроносе») в своем философско-историческом учении не имели практического выхода и носили чисто умозрительный характер.
В то же время сама установка на использование правителями платоновского идеального государства мифов с целью идеологической обработки низшего сословия имело вполне определенную параллель с политикой манипулирования народноутопическими представлениями, проводимой такими государственными деятелями, как Писистрат и Октавиан-Август.
Но прежде чем продолжить исследование соотношения теории и политической практики в античную эпоху, необходимо остановиться на последнем вопросе, имеющем важное методологическое значение, а именно на классификации античных утопий, исходя из сформулированных выше общих выводов о характере и социальных функциях утопизма в системе полисной идеологии.
По данному вопросу в научной литературе можно найти, пожалуй, еще больше разногласий, чем по вопросу об определении утопии. На наш взгляд, основная причина таких расхождений скрыта в стремлении многих ученых рассматривать проблему классификации в очень широком плане или же слишком абстрактно. В ряде исследований нередко допускается отождествление анализа типологических уровней, в которых кристаллизуется социальный утопизм в любом классовом обществе, с проблемой историко-культурного своеобразия отражения этих уровней в литературных и философских произведениях той или иной исторической эпохи.
«Сквозной» анализ огромной литературной продукции, накопленной за тысячелетия развития утопической мысли, с целью свести ее к некоему «общему знаменателю», привлекателен только на первый взгляд. Его результаты почти всегда оказывались незначительными и непропорциональными по отношению к затраченным исследователем усилиям.[149] Например, большой популярностью у социологов до сих пор пользуется схема, разработанная Л. Мамфордом в его ранней книге «История утопий», в которой образы идеальной счастливой жизни функционально разделялись на «утопии бегства» и «утопии реконструкции». «Первая функция, — писал Мамфорд, — бегство или компенсация. Эта попытка немедленного избавления от трудностей и превратностей нашей судьбы. Другая представляет собой стремление обеспечить условия нашего освобождения в будущем ... Утопия реконструкции является тем, что предполагает ее собственное название, а именно: видением преобразуемой среды, лучше приспособленной к природе и целям человеческих творений ... и более соответствующей их. возможному развитию. Если первая утопия ведет назад к „Я" утописта, то вторая устремлена вовне, к миру».[150]
147
«Внутренняя структура раннего полиса, — подчеркивает Ю. В. Андреев, — носила иерархический характер. Составлявшая правящее сословие родовая знать была генеалогически обособлена от массы рядовых общинников (демоса) и руководила ею через посредство гентильных организаций (фил и фратрий), в то время еще не утративших своего значения» (Андреев Ю. В. Античный полис и восточные города-государства. С. 21).
148
Утченко С. Л., Дьяконов И. М. Социальная стратификация древнего общества. М., 1970. С. 4—5; см. также: Спиридонов Л. И. Социальное развитие и право. Л., 1973. С. 95. — Такой подход является исторически вполне объяснимым, поскольку сам процесс классообразования относится уже к первому периоду нового времени. К примеру, в Германии 30-х годов XIX в. классов, как писал Ф. Энгельс, еще не было, и власть принадлежала так называемым «благородным сословиям», т. е. помещикам, духовенству и бюрократии (см.: Маркс К·, Энгельс Ф. Соч. Т. 22. С. 481).