Эти общие моменты утопий, конечно, неотделимы от позиции законодателя, с которым внутренне отождествляет себя автор того или иного проекта.[173] Устанавливая раз и навсегда систему законов (принципов) нового общества, «идеальный законодатель» тем самым отрицает возможность любых дальнейших изменений, обнаруживая антипрогрессивную направленность своего мышления.
И здесь мы подошли к тому моменту, в котором, быть может, с наибольшей наглядностью выявляются как причины склонности античных утопистов к мифологическим схемам, так и истоки взаимодействия между мифом и утопией в данную историческую эпоху.
Для античности «утопический этернализм» свидетельствует прежде всего об определенной преемственности в восприятии времени между периодом греческой архаики и периодом расцвета и упадка полисной культуры. Отмеченный выше ретроспективный характер античных утопических построений был во многом обусловлен временными представлениями, характерными и для мифологической картины мира. «У греков, — отмечает А. Я. Гуревич, — временные восприятия оставались под сильнейшим воздействием мифологического осмысления действительности. Время лишено гомогенности и хронологической последовательности и, подобно пространству, не стало еще абстракцией. Мир воспринимается и переживается древними греками не в категориях изменения и развития, а как пребывание в покое или вращение в великом кругу».[174]
Конечно, античности отнюдь не чуждо понимание значения изменения и развития. Но все дело в том, что сам характер изменения воспринимается лишь по отношению к неизменным «вечным» основаниям — будь то космос или же «природа человека». Именно этим основаниям отдается явное предпочтение. Элементы историзма и реалистической трактовки событий соединяются, например у Фукидида, с мыслью о неизменности человеческой природы, предопределяющей повторение тех бед, которые обрушиваются на государства (III,82,2). Возникшие в V в. под влиянием науки и философии оптимистические в своей основе идеи о закономерном, поступательном развитии человечества от звероподобного состояния к цивилизации были вскоре оттеснены представлениями о вечном круговращении мировых космических периодов, которым соответствует идея кругооборота государственных форм, ставшая одной из ключевых в утопической мысли Платона и философско-исторической концепции Полибия.[175]
Лежащая в основе платоновской философско-исторической концепции идея деградации человеческого общества от эпохи божественного правления («века Кроноса»), фатально предопределившей вечное взаимопревращение государственных форм, в своем исходном пункте оказывается тождественной мифическо-утопической легенде о «пяти веках» у Гесиода.
В итоге античная рационалистическая утопия попадает в тот же замкнутый круг, в котором вращаются и народно-утопические легенды и мифы. Оставшийся позади «золотой век» вновь обретает контуры в идеальном государстве, являющемся несовершенной попыткой максимального приближения к когда-то утраченному блаженному состоянию. Картине «перевернутых отношений» соответствует радикализм утопических построений. Роль героя-спасителя, устроителя счастливой жизни играет идеальный законодатель. С его миссией связываются почти мессианские надежды на восстановление абсолютной справедливости, «естественного состояния», в котором человек обретет вновь свою истинную природу при помощи программы философского воспитания.[176]
Обращение к мифу не вело, однако, автоматически к утрате рационалистической утопией полисного характера. Античный мир вообще не знает принципиально антиполисных утопий.[177] Функциональное размежевание утопий на полисные и неполисные необходимо, с нашей точки зрения, прежде всего с целью отделения реставраторских Тенденций в утопическом конструировании, включающем в себя идеализацию «ликургова космоса», древневосточной иерархии и деспотии и т. д., от описаний «естественного состояния» жизни идеальных общин, например, у Ямбула, идеализации жизни варваров вплоть до универсалистских идей стоиков или же отрицания традиционных норм жизни и даже государственности у некоторых представителей софистического направления и школы киников.
173
Trousson R. Voyages... P. 21—22. — Д. В. Панченко разграничивает позиции творца и правителя, не совпадающие, по его мнению, в различных утопиях. Если позиция творца выражена в отдельных произведениях главным образом в «симметризации» утопического пространства, позиция правителя проявляется, например, в тенденции к централизации управления, иерархизации его основных функций и т. д. (Панченко Д. В. Ямбул и Кампанелла. (О некоторых механизмах утопического творчества) // Античное наследие в культуре Возрождения / Отв. ред. В. И. Рутенбург. М., 1984. С 107.
174
Гуревич А. Я- Категории средневековой культуры. М., 1972. С. 30; см также: Лосев А. Ф. Античная философия истории. М., 1977. С. 37—38, 112.
176
О том, что подобное кругообразное движение утопической мысли КЁ/теет вполне закономерный характер, свидетельствует во многом аналогичная картина развития утопизма в цивилизациях Востока. По замечанию Б. С. Ерасова, первоначальные упования конфуцианцев, а также некоторых мыслителей арабского мира на планы идеального общественного переустройства, в которых «чрезмерная роль отводилась факторам этического и рационально-правового регулирования без какого-либо институционального обеспечения. .. оказывались иллюзорными, а идеалы — недостижимыми, что снова и снова возвращало общественное сознание к религиозно-мистическому утопизму» (Ер а со в Б. С. К характеристике социокультурного универсализма в цивилизациях Востока // Исследования социологических проблем развивающихся стран (теория социальной структуры) / Под ред. В. Ф. Ли. М., 1978. С. 94).
177
Именно поэтому представляется неприемлемой классификация А, Фойгта, разделявшего утопии на «архические» и «анархические» (Фойгт А. Социальные утопии. СПб., 1906. С. 19).