Вместе с тем сторонники «линейной», «циклической» («циклично-линейной») или же «спиральной» моделей времени при всем различии выдвигаемых ими аргументов[180] признают в качестве основных характеристик древневосточного времени его конкретность («событийность»), качественную неоднородность (аритмичность), теснейшую соотнесенность с пространством и, ;наконец, устойчивую ориентацию на прошлое.[181] Но большинство указанных черт дают представление о восприятии не времени как такового, а, скорее, о течении событий в том же самом линейном времени. Кроме того, эти черты можно обнаружить в представлениях не только античного, но даже и средневекового общества.[182] «Все это опровергает правомерность противопоставления „временное древневосточное мышление — пространственное античное мышление”. Культура древнего Ближнего Востока имела такую же пространственно-временную ориентацию, как греческая классическая, но кардинально отличалась от последней самим восприятием и осмыслением пространства — времени».[183]
Такое единство обусловлено прежде всего тем, что древневосточные и античное общества, представляющие собой различные стадии рабовладельческой формации, в мировоззренческом плане не преодолели мифологическое восприятие времени, характерное и для более ранних этапов развития человеческой мысли. Отмечаемый многими исследователями «презентизм» первобытного мышления, выраженный в его «атемпоральности», т. е. слитном статистическом сосуществовании прошлого, настоящего и будущего,[184] например, по мнению авторов книги «В преддверии философии», является следствием того, что «мифопоэтическое мышление не знает времени как однородной продолжительности или как последовательности качественно индифферентных мгновений».[185] Первоначально возникающие элементы временной рефлексии так или иначе определяются природными циклами, т. е. последовательной сменой времен года, периодическими перемещениями небесных светил, которые «с древнейших времен воспринимались как признаки жизненного процесса, аналогичного человеческому и связанного с ним».[186]
Несмотря на отсутствие в древневосточных языках абстрактного понятия времени, письменные памятники демонстрируют чрезвычайно сложную картину образов, которую лишь отчасти можно объяснить дифференциацией представлений о природе мироздания в сознании различных социальных прослоек. Культурам Древнего Востока свойственны глубокий консерватизм и традиционализм, предполагающие устойчивое и универсальное единство взглядов (прежде всего мифологических), разделяемых не только абсолютным большинством членов крестьянской общины — экономической и социально-политической основы веек древних обществ, но и стоящей над ним храмовой верхушкой. государственной бюрократией (включая верховного владыку— царя) и обслуживающих интересы последних — писцов, «религиозных экспертов» и т. д.[187] Такой «мировоззренческий униформизм» имеет вполне закономерный характер. «...Ведь основная масса свободного населения древнего мира представляла собой и исторически и по своему мировоззрению прямое продолжение первобытного общества. При выделении господствующего класса рабовладельцев свободные не противопоставляют еще себя им в социально-экономическом отношении: они не отделены от господствующего класса сословной гранью, а при удаче каждый может оказаться в его составе, или так ему кажется. Выделяющийся же класс подневольных людей рабского типа собственной идеологии не создает».[188] Такая идеология появляется тысячелетия спустя, накануне гибели древнего мира, с возникновением христианства, сыгравшего огромную революционизирующую роль в развитии общественного сознания всего человечества.
Вместе с тем четкая фиксация в шумеро-вавилонских и египетских источниках различных сочетаний циклического и линейного времени нуждается в объяснении. Так, линейное время представлено, например, в довольно многочисленных списках династий месопотамских и египетских правителей. Но анализ этих списков показывает, что стремление представить в строгом хронологическом порядке последовательную смену царских династий, по-видимому, не было единственной причиной их составления.[189] На первый план почти всегда выступало «историческое» обоснование сакральных функций царской власти, выполняющей роль могущественного посредника «между небом и землей, миром живых и сверхъестественными силами, включая и давно умерших предков.. .».[190]
180
Подробнее об этом см.: Вейнберг И. П. Человек в культуре древнего Ближнего Востока. М., 1986. С. 58—72.
181
См., напр.: История древнего Востока: Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги рабовладельческой цивилизации. Ч. 1 / Под ред. И. М. Дьяконова. М., 1983. С. 147; Клочков И. С. Духовная культура Вавилонии: человек, судьба, время. М., 1983. С. 26—30; Франкфорт Г. Франкфорт Г. А., Уилсон Дж., Якобсен Т. В преддверии философии. Духовные искания древнего человека. М., 1984. С. 41—44.
182
Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М., 1972. С. 29— 31, 34, 61; Лосев А. Ф. Античная философия истории. М., 1977. С. 31, 4 [-42, 54, 90—91.
183
Вейнберг И. П. Человек в культуре древнего Ближнего Востока. С 59; ср.: Ш и ф м а н И. Ш. Культура Древнего Угарита XIV—XIII вв. до н. э. М., 1987. С. 190—191.
187
Oppenheim A. L. The Position of the Intellectual in Mesopotamian Society // Daedalus. 1975. T. 104, N 2. P. 43; G a r e 11 i P. The Changing Facets of Conservative Mesopotamian Thought // Ibid. P. 47—56.
188
История Древнего Востока. Ч. 1. C. 468. — Всестороннее опровержение тезиса о существовании на древнем Ближнем Востоке «культуры ра-боз» дается в кн.: Вейнберг И. П. Человек в культуре древнего Ближнего Востока. С. 35—40; см. также: Васильев Л. С. История религий Востока. М., 1983. С. 25—26.
189
Б и керман Э. Хронология древнего мира. М., 1975. С. 78—79; Ис* тор V я древнего мира: В 3 т. Т. 1. / Отв. ред. И. М. Дьяконов. М., 1982. С, 5<ί
190
Васильев Л. С. Проблемы генезиса китайского государства. М., 1983 С. 32—33, 36—39, 40—41; ср.: Черных E. H., Венгеров А. Б. Структура нормативной системы в древних обществах (методологический аспект) // От доклассовых обществ к раннеклассовым / Под ред. Б. А. Рыбакова. М., 1987. С. 23—35.