Даже если перечисленные в этой статье элементы «античного социализма» и не исчерпывают всего богатства утопических идей данного периода, невыясненными остаются, однако, следующие принципиальные вопросы: насколько эти «элементы» соотносятся с определениями утопического социализма и коммунизма, даваемыми в научной литературе, и, наконец, каковы те критерии, в соответствии с которыми античная утопия может рассматриваться в плане генезиса социалистической идеологии?
Следует отметить, что вплоть до 70-х годов подобные вопросы вообще редко ставились учеными. Между тем, на наш взгляд, уже давно назрела постановка и других не менее важных вопросов. Например, можно ли ограничиваться рассмотрением античных утопических идей исключительно в рамках истории социалистической мысли, равно как и истории политико-правовых учений? Не обедняется ли анализ античного утопизма вследствие того, что он оказывается изначально подчиненным исходным принципам и методам, характерным для конкретных научных дисциплин, понятийный аппарат которых вырабатывался в основном на изучении идей и учений, находящихся за пределами античной эпохи?
Гораздо более плодотворным, соответствующим принципу историзма, является, с нашей точки зрения, исследование древних утопических идей и проектов в контексте всей античной общественной мысли. При этом, разумеется, нельзя игнорировать ни позитивных результатов анализа природы утопического сознания, достигнутых «социологией утопии», ни многочисленных верных наблюдений, сделанных представителями других общественных наук — философии, социальной психологии, политэкономии, этики и эстетики, историками политических учений, архитектуры и градостроительства и т. д. Уровень, на который поднялись данные науки, в значительной мере облегчает задачи исследователя античных утопий. Во всяком случае, он уже не будет считать себя «первопроходцем», как это было еще в конце XIX в.,[18] даже если вопросы, разработанные в рамках конкретных дисциплин, нуждаются подчас в качественно новой трактовке.
Сформулированные выше задачи позволяют наметить общие контуры предлагаемого читателю исследования. Как уже видно из заглавия данной книги, автор отнюдь не претендует на всестороннее освещение всех без исключения аспектов развития более чем тысячелетней античной утопической традиции. Ограниченный объем книги побуждает избрать путь комбинированного анализа исторических и теоретических вопросов, с тем чтобы конечным его результатом стало выявление закономерностей генезиса, основных этапов эволюции утопических идеи в древнем мире, раскрытие особенностей их идеологических функции, соотношения с другими формами общественного сознания.
Подобный комплексный подход, естественно, не может не наложить отпечатка и па структуру книги. Многие принципиальные теоретические положения нашего исследования сформулированы уже во вводной главе и, таким образом, имеют итоговый характер. Конечно, большинство определений может быть раскрыто только в ходе анализа конкретного материала; впрочем. и здесь известные ограничения оказались необходимы. Хотя в работе рассматриваются уже не раз привлекавшие внимание ученых памятники утопической мысли, следует иметь в виду, что их сопоставление требует постоянно привлекать все новые и новые свидетельства античных авторов для подтверждения тех или иных моментов интерпретации основных первоисточников. Такой метод «нюансирования», связанный в том числе и с задачей филологической критики античных источников, немыслим без обращения к специальной литературе, подробный анализ -которой не укладывается в рамки данной работы.
Учитывая все вышесказанное, а также богатство исследований, посвященных отдельным античным писателям, автор счел необходимым взять в качестве непосредственного объекта для дискуссии лишь те работы, обсуждение которых отвечает общему замыслу данной книги. Так, в отдельном параграфе рассматриваются утопические идеи Древнего Востока. Это было сделано не столько для подтверждения бесспорного в целом положения, согласно которому сам феномен социального утопизма появляется в период разложения первобытнообщинного строя и складывания раннегосударственных структур, сколько для характеристики типологической близости многих утопических идей античности к древним ближневосточным, с одной стороны, и выявления уникальности рационалистической утопической традиции, возникшей в Древней Греции в эпоху культурного переворота, — с другой. Этот контраст становится тем ярче, чем больше современной наукой вскрывается теснейшая взаимосвязь в развитии греческого и ближневосточных обществ,[19] требующая изучать историю Греции «как часть истории Ближнего Востока».[20]
19
Сравнительный анализ античной и древневосточной утопической мысли носит у нас ограниченный характер и касается только тех идей, взаимосвязь и взаимовлияние которых могут быть подтверждены имеющимися в нашем распоряжении источниками. В этом плане выдвигаемую некоторыми исследователями гипотезу о возможности индийских влияний на греческих мыслителей классического периода (см.: Scbroeder L. Pythagoras und die Indies: Eine Untersuchung über Herkunft und Abstammung der pytbago-risches Lehren. Leipzig, 1884; Шейнман-Топштейн C. Я. Платон и ведийская философия. М., 1978) мы не принимаем во внимание ввиду ее пока чисто умозрительного характера. Вместе с тем нельзя отрицать значение самой постановки вопроса о параллелях между античной утопической мыслью и утопическими идеями, возникшими в Древней Индии и Китае (см., напр.: Застенкер H. Е. История социалистической мысли. М., 1985. Гл. 3; Ч а н ы ш е в А. Н. Эгейская предфилософия. М., 1970. С. 4—5; Китайские социальные утопии /Под ред. Л. П. Делюсина, Л. Н. Вороха. М. ,1987).
20
Томсон Дж. Исследования по истории древнегреческого общества: В 2 т. Т. 1. Доисторический эгейский мир. М., 1958. С. 11; см. также: V е Γη a n t J.-P. The Origins of Greek Thought. London, 1982. P. 15.