Выбрать главу

Нарушение обычаев воспринималось как крах божественно установленного порядка, неминуемо влекущий за собой близкую катастрофу. А поскольку жизнь давала гораздо больше примеров, когда покушения на божественные заповеди оставались безнаказанными и даже обосновывались непостижимой волей богов,[213] это не могло не порождать откровенно нигилистических настроений, крайнего скептицизма в отношении господствующей религии и идеологических ценностей.

Почти всегда в воображении пессимиста мир являет собой картину перевернутых вверх дном социальных отношений. Так, в аккадской поэме XI в., условно называемой «Вавилонская теодицея», главный герой — невинный страдалец рисует мир, в котором он живет, как полностью противопоставленный «эре благонравия»:

Вгляделся я в мир — в нем дела — по-другому: Демону бог не закрыл дороги: Отец по каналам волочит лодку, А сын его взрослый разлегся в постели. Старший брат бежит, как пес, по дороге — Младший ликует — своего погоняет мула. По улице рыщет бродягой наследник, — Второй сын дает бедняку пропитание.[214]

В подобном мире бесполезны и жертвы богам, и добрые дела для блага своей страны. В поэме «Разговор господина со своим рабом» (около Х в.) эти мысли высказаны с редким для древней литературы цинизмом, порожденным отчаянием:

Приучишь ли ты своего бога ходить за тобой, как собака, Раз он требует от тебя то обрядов, то послушанья, то еще чего-то!.. Поднимись и пройди по развалинам древним, Взгляни на черепа простолюдинов и знатных: Кто из них был злодей, кто был благодетель?[215]

На много столетий раньше в сходной форме те же идеи были высказаны древнеегипетскими авторами «Спора разочарованного со своей душой» и «Песни арфиста» (около XXII— XXI вв.).[216]

Желанным выходом из мира «перевернутых отношений» является смерть. Но в египетских и месопотамских поэмах нередки призывы вообще не думать о смерти, преисподней и проводить жизнь в пирах и наслажденьях, ибо переход в загробный мир все равно не принесет облегчения. Так, в эпосе о Гильгамеше (игравшем в шумерской и вавилоно-ассирийской культурах ту же роль, что и поэмы Гомера для древних греков) «хозяйка богов» Сидури так утешает стремящегося к бессмертию героя:

Гильгамеш! Куда ты стремишься! Жизни, что ищешь, не найдешь ты! Боги, когда создавали человека,— Смерть они определили человеку, Жизнь в своих руках удержали. Ты же, Гильгамеш, насыщай желудок, Днем и ночью да будешь весел, Праздник справляй ежедневно, Днем и ночью играй и пляши ты! Светлы да будут твои одежды, Волосы чисты, водой омывайся, Гляди, как дитя твою руку держит, Своими объятьями радуй подругу — Только в этом дело человека![217]

Конечно, безудержный гедонизм и мысли о самоубийстве были крайностями и поэтому не могли получить всеобщего распространения и тем более религиозной санкции. Господствующим в древневосточном мировоззрении оставалось требоние следовать традиционным правилам, не ставя под сомнение божественную волю. Даже если постигшие ведущего праведную жизнь человека страдания им не заслуженны, молитвы и просьбы о снисхождении — единственная возможность вернуть расположение богов. Таким образом, проблема «невинного страдальца» решалась путем перевода ее «из сферы логических спекуляций в область веры, точней, религиозных надежд и ожиданий».[218]

Но в рамках универсальной концепции «благонравной жизни» связанные с ней ожидания и упования имели в Месопотамии и Египте различные акцентировку и ориентиры. Если в египетской идеологии уже в Древнем царстве надежды на благую жизнь вращались вокруг заупокойного культа, а начиная с эпохи Среднего царства сконцентрировались в мифе о загробном воздаянии, то в шумеро-вавилонской системе ценностей потусторонний мир не играл практически никакой стимулирующей жизненную активность роли. Наоборот, преобладало убеждение, согласно которому воздаяние за грехи и благие поступки произойдет еще в земной жизни.[219]

В этой связи примечательны различия между утвердительным характером перечисления грехов в шумерском гимне, описывающем суд богини Нанше над неправедными людьми в первый день Нового года,[220] и знаменитой 125-й главой египетской «Книги мертвых», в которой покойник, предстающий в потустороннем мире перед 42 богами-судьями, перечисляет длинный список грехов, отрицая при этом их совершение: «Я не делал зла... Я не лгал никому... Я не крал... Я не уменьшал жертв... Я не убивал священных животных... Я не восставал. .. Я не говорил зла против царя... Я не презирал бега в сердце моем и т. д.».[221]

вернуться

213

Д ан дамаев М. А. Основные чергы идеологии древневосточных обществ //Идеологические представления древнейших обществ. Тезисы докладов. М., 1980. С. 113.

вернуться

214

Я открою тебе сокровенное слово... С. 240.

вернуться

215

Там же. С. 207, 208.

вернуться

216

Фараон Хуфу и чародеи. Сказки, повести, поучения древнего Египта / Пер. с древнеегипетск. И. С. Кацнельсона и Ф. Л. Мендельсона. М., 1958. С. 222 и сл.; см. также: Александров Г. Ф. История социологических учений. Древний Восток. М., 1959. С. 119—120, 124—125.

вернуться

217

Я открою тебе сокровенное слово... С. 175; см. также: Ab us ch T. Ishtar’s Proposal and Gilgamesh’s Refusaclass="underline" Interpretation of the Gilgamesh Epic. Tablet 6, Lines 1—79,/,/HTR. 1986. Vol. 26, N 1. P. 143 sqq.

вернуться

218

Клочков И. С. Духовная культура Вавилонии. С. 121.

вернуться

219

Ср.: История Древнего Востока. Ч. I. С. 282; К р а м е р  С. М. История начинается в Шумере. С. 193; Хинц В. Государство Элам. М.,. 1977. С. 63—65.

вернуться

220

См., однако: Клочков И. С. Духовная культура Вавилонии. С. 199—203.

вернуться

221

Матье М. Э. Древнеегипетские мифы. С. 62. — Оправдавшись перед судьями, покойный вторично представал перед Осирисом и на этот раз, перечислив ему совершенные им праведные поступки, получал допуск «в цветущие поля египетского рая» (там же; см. также: Т у р а е в Б. А. История Древнего Востока: В 2 т. T. I. Л., 1936. С. 283—284).