У древних греков и римлян типологически близкий к картинам «земного рая» мотив, бытовавший в форме легенды о царстве Кроноса и Сатурна, рассказывавшей о том времени, когда люди были подобны богам и вели беззаботную жизнь, наслаждаясь дарами, приносимыми природой, когда не существовало ни рабов, ни господ, был тесно связан с ежегодными ритуальными празднествами в честь этих богов — крониями и сатурналиями.[57] Такие праздники, во время которых «господа и слуги менялись своими обязанностями, воцарялось безудержное веселье карнавального типа ... рассматривались как воспоминания о веке изобилия, всеобщей свободы и равенства .. .».[58]
О народно-утопическом характере легенды о царстве Кроноса — Сатурна говорит не столько даже картина «перевернутых отношений» (получившая исключительно богатую разработку в древней аттической комедии[59]), сколько отношение к труду. Отсутствие необходимости трудиться — характерная черта утопии, роднящая «царство Кроноса» со страной Кокань эпохи средневековья и Ренессанса.[60] Эта черта возникает тогда, когда сам труд приобретает подневольный характер и свидетельствует не о стремлении к изменению социальных отношений, но скорее о негативном отношении к ценностям основанного на эксплуатации общества.[61] Как справедливо заметил А. И. Клибанов, «теоретическое содержание народной социальной утопии ограничено религиозной формой, но не сводится только к ней».[62]
Приоритет социального содержания в становлении народноутопических легенд подтверждается также их поразительной структурной устойчивостью в различных культурах. Так, исследователь русской народной утопии К. В. Чистов выделяет три ее основных типа: легенда о «золотом веке» (социальноутопические идеи проецируются в идеализируемое прошлое); легенда о «далеких странах» (для которой характерна проекция утопических идей за пределы известного людям географического пространства); и, наконец, легенда об «избавителях»> представляющая собой «своеобразную форму политически активного утопизма»[63] и, в отличие от двух первых, связывающая надежду на изменение общественных порядков с каким-либо богом, «культурным героем», идеализируемым первопредком, популярным в народе правителем и т. д.[64]
На основе анализа многочисленных социально-утопических легенд, бытовавших в русском фольклоре, К. В. Чистов делает принципиально важный, на наш взгляд, вывод об их «трехмерности». «Сюжеты социально-утопических легенд, — подчеркивает исследователь, — развиваются, как правило, в трех хронологических измерениях. В каждой легенде есть часть, повествующая о прошлом. Она имеет объяснительный, этиологический характер и играет подчиненную роль по отношению к двум другим составным частям (как „избавитель” спасся от опасности, кто и каким образом хотел его погубить, как возникла „далекая земля” и т. д.), одна из которых содержит сообщение о существовании „избавителя” или „далекой земли” в настоящем, а вторая включает мотивы, связанные с предсказанием будущих событий».[65] Таким образом, уникальность народной утопии состоит в том, что возникающие в ней «социально-утопические легенды отличаются от других фольклорных произведений ... более широким характером политического и социального идеала и утверждения возможности его обретения в настоящем и ближайшем будущем».[66]
57
V о 11 m e r’s Wörterbuch der Mythologie aller Völker /Neu bearb. von Dr. W. Binder. Dritte Aufl. Neudruck der Originalsausgabe 1874. Leipzig, 1977. S. 406—407.
58
Штаерман E. M. Сатурн // Мифы народов мира. T. 2. C. 417.— О времени возникновения этих представлений см.: Nilsson М. Р. Geschichte der griechschen Religion. Bd 1. München, 1955. S. 510; Bonner C. Dionisiac Magic and the Greek Land of Cockaigne // ТАРА. 1910. Vol. 41. P. 175 sqq.
59
Zielinski Th. Die Märchenkomödie in Athen. Petersburg, 1884; JLangerbeck H. Die Vorstellung von Schlaraffenland in der alten attischen Komödie // ZVK. 1963. Bd 59. S. 192—204; Kenner H. Das Phänomen der verkehrten Welt in der griechischer- römischen Antike (Aus Forschung und Kunst 8). Klagenfurt, 1970. S. 69—82; Richter D. Schlaraffenland. -Geschichte einer populären Phantasie. Köln, 1984. S. 17—24.
60
Мортон A. Jl. Английская утопия. M., 1956. C. 18—32; Les utopies à la Renaissanse. Bruxelles; Paris, 1963; Levin H. The Myth of Gol-<den Age in the Renaissance. London, 1970; Cioranescu A. Utopie: Cocagne et Age dOr // Diogenes. 1971. Vol. 75. P. 86—123.
61
«Идеал Кукканьи, — пишет Л. С. Чиколини,—сытая, беспечная жизнь, без труда и усилий, без необходимости работать — по сути своей не только неосуществим на практике, но и антиобществен» (Чиколини Л. С. Социальная утопия в Италии. XVI — начало XVII в. М., 1980. С. 269; см. также: Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. С. 291).
63
Чистов К. В. Русские народные социально-утопические легенды .XVII— XIX вв. М., 1967. С. 16.
64
Там же. С. 15—16; см. также: Чистов К. В. Народные традиции и фольклор: Очерк теории. Л., 1986. С. 209—219.