В греческих мифах встречаются элементы, восходящие к глубочайшей древности, к представлениям первобытных людей о божественной силе фетишей, о родстве человека с животными, о всеобщей одухотворенности природы. Миф постоянно рос и обновлялся, наращивая новые слои коры и подпитываясь свежими соками. Это был не осколок старины, а живое дерево, от которого отходили могучие ветви греческой, а затем и античной культуры – эпос, театр, философия, искусство. И даже когда его корни источили черви сомнений, порожденные иным, враждебным ему мифом и духовной средой, и оно рухнуло вместе с питающей его общественно-политической структурой, порожденные им образы продолжали витать в иных временах.
Миф и праздник. Миф жил и развивался не только в рассказах поэтов о богах и героях, но и в разного рода ритуальных праздниках. Праздники эти возникли в незапамятные времена, в глубокой первобытной древности. И каждая эпоха человеческой истории налагала на праздник свой отпечаток. В полисную эпоху организация праздника переходит в ведение полиса и его выборных властей. В этом заключается коренное отличие греческих и римских праздников от египетских и других древневосточных, которыми ведала каста жрецов.
У греков не было прочно закрепленного праздничного дня наподобие еврейской субботы, но существовало представление о счастливых и несчастливых днях. Так, 12 гекатомбейона в Афинах отмечался праздник Кронии, учреждение которого приписывали афинскому царю Кекропсу. В том же месяце праздновали синойкию (объединение поселений в единый город), будто бы введенную другим царем, Тесеем. На конец того же месяца приходился праздник Панафинеи, основателем которого считался царь Эрехтей. Праздник Великих Панафиней, справлявшийся каждые четыре года и отличавшийся особым великолепием, учредил афинский тиран Писистрат. В Аргосе, где главной богиней была Гера, торжественно отмечался праздник Герайя, в Фивах – Иолайя (в честь местного героя Иолая, того самого, которого сделали слугой Геракла). Спартанцы в месяце карнейоне справляли праздник Карнейя. В городе ставились шалаши, и в каждый из них помещались девять юношей. Во время праздника проводились состязания в беге: один из участников убегал вперед, а остальные его догоняли. Если это им удавалось, это считалось предзнаменованием хорошего урожая. Рассказы об учреждении этих праздников и о чудесах, сотворенных богами, сохранялись в храмах и передавались устно из поколения в поколение или записывались в храмовых летописях.
Наряду с праздниками, открытыми для всего полиса, были и закрытые, участники которых знакомились с тайными мифами о боге и давали клятву об их неразглашении. Греки называли такие праздники мистериями. Наиболее известны мистерии, происходившие в небольшом городке Аттики Элевсин. Центром культа в Элевсине был храм Деметры, в котором каждый год будто бы она сама оплакивала свою дочь Персефону, уведенную Аидом в подземный мир. Деметра была Землею, дающей рождение, принимающей мертвых и обещающей судьбой своей дочери, возрождающейся весной молодыми побегами, бессмертие. Посвящение в элевсинские мистерии при рекомендации представителей двух афинских родов было доступно всем эллинам, без различия племенной и государственной принадлежности. Не допускались к церемонии только лица, запятнавшие себя преступлениями.
Посвященные приобщались к жгучей тайне потустороннего существования, и она отодвигала волновавшие их земные проблемы, смягчала боль утрат. Кажется, чаще всего звучало в Элевсине слово «смерть». Утешение смертью? Именно эту тайну выдают нам участники мистерий: «О, смерть-избавительница, не проходи мимо, не проходи мимо! Ты единственный лекарь в моих страданиях, ибо их не ведают умершие (Эсхил); Никогда не родиться и не видеть света солнца – вот наивысшее счастье для смертного» (Вакхиллид). Эту же мысль проводит Геродот в сюжетном повествовании: женщина явилась в храм с мольбой, чтобы богиня даровала ее благочестивым сыновьям самое лучшее, что есть на земле, и богиня ее услышала – придя домой, молящая нашла своих сыновей мертвыми: им был ниспослан беспробудный сон.
Сам обряд посвящения совершался в Элевсине ночью. Посвящаемые переходили из одной части святилища в другую. Временами вспыхивал ослепительный свет, выхватывавший из мрака изображения или фигуры чудовищ подземного мира. Одновременно раздавались собачий лай, скрежет, вопли и стоны, усиливаемые специальными приспособлениями. После этих ужасов путникам открывались светлые помещения. Взявшись за руки, под успокаивающие звуки, извлекаемые из флейт невидимыми музыкантами, посвящаемые исполняли священный танец. Элевсинский обряд мыслился как репетиция перехода от загробных мук к загробному же блаженству. По мнению римского оратора Цицерона, Афины, сотворившие много великого и прекрасного, не произвели ничего лучше элевсинских мистерий, переводящих из грубости в состояние, достойное мыслящего человека.