Пораженный логикой сказанного, Солон вскоре близко сошелся с Анахарсисом.
Лидийский царь Крез, сидя на высоком троне в великолепном монаршем наряде, поинтересовался мнением своего гостя — афинянина Солона:
— Видел ли ты вообще что-нибудь прекраснее этого наряда, о чужеземец?
Солон улыбнулся в бороду:
— Конечно. Не раз приходилось видеть мне и петухов, и фазанов, и даже павлинов. Их природное убранство прекраснее твоего в тысячи раз.
Когда рвущийся к тиранической власти Писистрат совершил в Афинах государственный переворот, против него открыто выступил один Солон. Он взял в руки свое оружие и встал перед воротами собственного дома.
— На что ты надеешься? — спрашивали Солона крайне испуганные соседи.
— На свою старость! — отвечал он.
Анахарсиса кто-то попросил:
— Поведай, как можно удержаться от пьянства?
— Надо только иметь перед глазами пьяницу во всем его безобразии, — объяснил он. — И этого вполне достаточно.
Афиняне спросили Анахарсиса:
— Кого, полагаешь, на свете больше: живых людей или мертвых?
Он поинтересовался:
— А куда прикажете причислить тех, кто плывет сейчас на кораблях?
(Узнав, что корабельные днища имеют толщину всего в четыре пальца, Анахарсис утверждал, что по морю люди плавают всего на четыре пальца от смерти.)
Анахарсиса спросили:
— Вот ты говоришь, что очень уж опасаешься плавать на морских судах… А какие корабли, по-твоему, самые безопасные для плаванья?
Анахарсис широко улыбнулся:
— Конечно же — вытащенные на берег!
Какой-то афинянин чересчур грубо упрекал Анахарсиса в том, что он родился и вырос в варварской стране. Пораженный таким обращением, скиф заметил:
— Что ж, мое отечество — стыд для меня. Но ты сам — стыд для твоего отечества!
Однажды отец послал Эпименида в поле, чтобы парень отыскал там пропавшую овцу. На Крите, где все это происходило, в ту пору стояла необыкновенно жаркая погода. Эпименид свернул с дороги, прилег в тени деревьев и проспал там пятьдесят семь лет. Проснувшись, он забеспокоился, что овца-то все еще не найдена, заторопился, но все дальнейшие поиски оказались бесполезными. Придя в свой загородный дом, Эпименид удивился, что там хозяйничают незнакомые ему люди. Но, возвратившись в город, он и там был встречен незнакомцами, которые его спросили:
— А ты кто такой?
И только от младшего брата, уже дряхлого старика, Эпименид узнал, что же произошло.
Из-за всего случившегося критяне стали почитать Эпименида как бога.
Мудрец Биант плыл на корабле вместе с ворами и разбойниками. Вдруг налетела страшная буря. Воры и разбойники стали слезно взывать к богам:
— Спасите нас!
— Спасите!
Биант на них прикрикнул:
— А вы уж лучше молчите! Не то боги узнают, что вы здесь! Тогда и мне из-за вас несдобровать!
Какой-то нечестивец спросил Бианта:
— Что такое «порядочность»?
Биант промолчал.
А тот настаивал:
— Почему молчишь?
— Ты спрашиваешь о таком, — рассердился Биант, — что не имеет к тебе ни малейшего отношения!
Убитые горем жители в панике оставляли свой родной город Приену, где уже свирепствовали враги и где пылало сплошное море огня. Каждый старался унести с собою самое ценное. И только один их земляк, мудрец Биант, шел налегке. На удивленные вопросы спутников он отвечал:
— Да что я мог прихватить? Я все свое ношу с собою![2]
И беззаботно указывал рукою на свою голову.
В юности Пифагор занимался кулачным боем и мечтал стать победителем на Олимпийских играх. Однако стоило ему явиться туда — с длинными волосами, в яркой и длинной же одежде, — как его со смехом и издевками изгнали из числа юношей, претендующих на звание олимпийского победителя.
— Уходи!
— Вон! Чучело…
Он послушно удалился, но не уехал из Олимпии, а затесался в толпу взрослых кулачных бойцов. Вступив с ними в состязание, Пифагор вышел победителем.
Пифагор впервые ввел в обиход термин «философия» — любомудрие, стремление к мудрости, а себя он назвал «философом» — любомудром, стремящимся к мудрости. Истинным же мудрецом, полагал он, может быть только бог, но не человек.
Жители сицилийского города Акраганта попросили слывшего уже великим мудрецом Пифагора выработать для них республиканские законы.
Пифагор молча выслушал просьбы и отправился играть с ребятишками в песке.
Акрагантцы очень удивились и начали интересоваться причиной такого его поведения.
— Да уж лучше с ребятишками песок пересыпать, чем рассуждать с вами о республиканских законах! — махнул рукою Пифагор.
Пифагор и его последователи преклонялись перед различного рода бобами, усматривая в них особую природную организацию и считая их вместилищем таинственных сил.
Однажды Пифагор увидел, что рыжий бык поспешно и с наслаждением пожирает зеленые бобы. Пифагор подбежал к пастуху, охранявшему стадо:
— Скажи ему поскорее, чтобы он этого не делал!
Пастух расхохотался:
— Кому? Быку? Да я по-бычьи еще не научился говорить!
Тогда Пифагор сам приблизился к быку и что-то прошептал животному на ухо. Бык тотчас опустил голову и мигом отошел от бобов. С тех пор он никогда к ним не приближался.
Впоследствии эллины говорили, что этот бык умер в глубокой старости, обретаясь при храме богини Геры. Питался же он только хлебом, который подавали ему прохожие люди.
Однажды Пифагору пришлось спасаться бегством от разъяренных противников его учения. Все уже, казалось, оставалось позади, как вдруг мудрец наткнулся на обширнейший огород, весь в роскошных бобах, и… остановился.
— Нет! Нет! Уж лучше плен, чем истоптать все это! — закричал Пифагор. — Лучше лютая смерть, чем прослыть никчемным пустословом!
Тут его и настигли. Вместе с ним погибло много его последователей.
Гераклит Эфесский в молодости утверждал:
— Я ничего не знаю!
В старости от него слышали иное:
— Я все знаю!
Гераклит учил, что в природе все течет, все меняется, и что в одну и ту же реку нельзя войти дважды.
Какой-то знакомый мудрецу человек решил по-своему воспользоваться этими постулатами. Он попросил у Гераклита в долг весьма значительную сумму денег, а когда философ, по истечении всех сроков, напомнил о долге, то должник сделал круглые глаза:
— Да ты о чем, Гераклит? Какие такие деньги? Сам ведь учишь: в мире все постоянно обновляется. Возможно, какой-нибудь человек, который был в моем нынешнем облике, и занял какие-то деньги у того человека, который был в твоем нынешнем облике; но мы-то с тобою здесь при чем?
Анаксагора, мудреца из Клазомены, афиняне осудили на смерть и бросили в тюрьму.
Тогда в защиту осужденного выступил его друг, всем известный государственный деятель Перикл.
— Можете ли вы в чем-нибудь упрекнуть меня? — спросил Перикл народное собрание.
Афиняне ответили единодушно:
— Нет!
Перикл, с гордо поднятой головою, продолжал:
— Так вот — я верный ученик этого человека! И вы должны не казнить его, а отпустить с почетом!
Афиняне повиновались.