Знаменитый афинский драматург Софокл трудился над трагедиями до глубокой старости (умер девяностолетним). Творчество отвлекало его от занятий собственным хозяйством. Удрученный сын старого трагика отвел его в суд, где намеревался представить отца безумным, надеясь, что сам станет полновластным хозяином дома. Но Софокл показал судьям рукопись своего последнего сочинения и попросил решить, способен ли на подобное безумец.
Прочитав поданное, судьи пожурили Софоклова сына.
А умер Софокл вот по какой причине: он подавился виноградной косточкой.
Каким-то образом заранее узнав содержание новой пьесы Еврипида, афиняне потребовали от автора выбросить из написанного целый кусок, который, якобы, не мог им понравиться.
Перед началом представления Еврипид сам появился на сцене. Он сказал притихшим в ожидании зрителям:
— Я пишу пьесы для того, чтобы учить вас, а не для того, чтобы у вас учиться!
Еврипид всегда с величайшей ответственностью относился к своему творчеству. Как-то он признался:
— За целый день я могу написать не более трех стихотворных строчек. Да и то с огромным напряжением.
Узнав о том, один незначительный афинский поэт просто поразился:
— Вот так великий! Да я за день могу написать целую сотню великолепных строчек!
При личной встрече с ним Еврипид заметил:
— Между нами действительно существует огромная разница. Но главная заключается в том, что твоих пьес хватит только на три дня, а мои пьесы пишутся для вечности!
А вот что говорили афиняне о смерти великого Еврипида.
На семьдесят пятом году жизни его будто бы разорвали ошалелые псы, когда он в позднее время возвращался домой с любовного свидания с ключницей македонского царя (на старости лет Еврипид жил при македонском дворе).
Некто Агафон очень часто пользовался в своих стихах противопоставлениями. Его приятель попытался их вычеркнуть.
— Что ты делаешь? — закричал Агафон. — Ты выбрасываешь из Агафона… Агафона!
Поэт Симонид просил Фемистокла помочь ему в каком-то запутанном судебном деле.
Фемистокл попытался объяснить поэту причину своего отказа:
— Пойми, Симонид! Если бы ты, скажем, в своих стихах поступил против законов поэзии, стали бы эллины считать тебя великолепным поэтом? Так вот, стану ли я, Фемистокл, противодействовать законам государства?
Сицилийский тиран Гиерон поручил Симониду дать ответ на вопрос, что такое «бог».
Поэт попросил:
— Предоставь мне на размышление один день.
Но по истечении этого срока он заявил:
— Подожди еще два дня!
А через два дня удивил новой просьбой:
— Подожди еще три дня!
И так продолжалось до тех пор, пока тиран не возмутился:
— Да когда же будет ответ?
Поэт объяснил:
— Видишь ли, чем больше я над этим думаю, тем больше понимаю, насколько это сложный вопрос!
Каждый год в Афинах, в праздник так называемых Великих Дионисий, ставились новые пьесы. Кто-то из друзей афинского комического поэта Менандра напомнил ему:
— Дионисии-то на носу, а ты еще не написал новой комедии!
Менандр беззаботно махнул рукою:
— Почему нет? Готова. Осталось только стихи к ней сочинить!
Второстепенный афинский поэт Филемон часто побеждал в поэтических состязаниях гениального Менандра. Удавалось ему это по причине его хитрых замыслов, личных связей, влиятельных друзей и прочего.
Повстречавшись как-то с Филемоном, Менандр поинтересовался:
— Не в обиду тебе будь сказано, Филемон, ты не краснеешь, когда меня побеждаешь?
Марк Теренций Варрон устроил у себя однажды пир. Ему хотелось, чтобы число гостей точно соответствовало числу муз — девяти. Так, впрочем, и получилось. Да вдруг появился еще один гость — шут.
— Уходи! — попробовал прогнать его дворецкий Варрона. — Ты уже десятый!
— Ничего подобного! — стал сопротивляться шут. — Пересчитай нас заново, только начни с меня.
Художники
Первые эллинские живописцы были настолько неискусны в своем занятии, что выручало их лишь умение читать и писать. Изобразив что-либо красками, они тут же спешили пометить изображенное словами: «Это бык», «Это лошадь», «Это человек». Иначе зрители оставались бы в недоумении.
Зевксис и Паррасий, два знаменитых эллинских художника, постоянно соперничали между собою в своем искусстве.
Однажды Зевксис так удачно написал красками виноградную кисть, что обманутые ее видом птицы бросились клевать соблазнительные для них ягоды.
Тогда Паррасий выставил свою доску, на которой изобразил полотняный холст.
Зевксис, приблизясь к выставленному с намерением откинуть с него полотно, наконец понял, что введен в заблуждение, и вздохнул:
— Ты победил, Паррасий! Я обманул лишь птиц, но ты — самого художника!
Зевксис, написав «Елену», начал брать деньги за осмотр этой чудесной картины.
И вскоре разбогател.
Эллины прозвали его картину «гетерой» (то есть продажной женщиной).
Зевксис, все так же неустанно соревнуясь с Паррасием, написал как-то красками фигурку мальчика, несущего виноградную кисть. И снова обманутые мастерством художника птицы бросились клевать ягоды.
Но Паррасий в этот раз похвалил Зевксиса с оговоркой:
— Виноград ты написал как бог, а вот мальчик у тебя получился не ахти как: его не боятся птицы!
Знаменитый скульптор Поликлет как-то решил сделать два скульптурных изображения одного и того же человека. Одну статую он лепил, прислушиваясь к советам каждого посетителя и тут же внося рекомендуемые изменения. Вторую — по усвоенным им традиционным законам искусства.
Когда работы были готовы — скульптор выставил их на всенародное обозрение. Одну из них зрители единодушно хвалили, возле другой — смеялись и негодовали.
Поликлет сказал:
— Та скульптура, которую вы осмеиваете, — то ваша работа. Другая — моя.
Живописец Никомах был настолько потрясен новой картиной знаменитого Зевксиса, под названием «Елена», что своим поведением привел в изумление окружающих.
Кто-то его спросил:
— Да что ты так переживаешь?
Никомах отвечал:
— Ты бы не спрашивал меня, если бы у тебя были мои глаза!
Портреты, исполненные одним афинским живописцем, отличались необыкновенным изяществом. Зато дети художника, наполнявшие криками его просторный дом, поражали гостей своей некрасивостью.
Кто-то из посетителей выразил по этому поводу удивление, но художник в ответ только посмеялся:
— Это потому, что портреты я пишу при дневном освещении, а детей создаю ночью!
Другой афинский художник никак не мог добиться на своих досках сходства с натурой.
Над ним вечно потешались. Один же остряк так просто и заявил:
— Да этого ему не добиться никогда! У него самого десяток детей, а ни один ребенок не похож на своего отца!