— Мина, — был ответ.
— Да, дорогой город!
И оба направились к продавцу бобов.
— Почем такая горка?
— Грош.
— Гм, смотри! Дешевый город!
В лавчонке, где продавались залежавшиеся смоквы, послышалось почти что то же:
— Два гроша!
— Воистину дешевый город Афины… Впрочем, видишь, — подвел итог Диоген, — он только кажется то дорогим, то дешевым… В зависимости от возможностей человека…
Диоген, возвращаясь из Спарты, родины воинственных и суровых людей, в Афины, где граждане занимались больше науками, торговлей, гимнастическими упражнениями, общественными делами, — был спрошен прохожими:
— Откуда и куда идешь?
Он ответил:
— Из мужской половины в женскую!
(Эллинские дома обычно делились на две половины: мужскую и женскую.)
Диоген даже весьма скромного Сократа упрекал в роскоши и излишествах.
— А что! — говорил он запальчиво. — Если бы не так — Сократ обходился бы без дома и без постели. А то и тапочки на его ногах я иногда замечаю. Зимою…
Диоген завтракал в харчевне и увидел проходившего мимо оратора Демосфена.
— Эй, давай сюда! — крикнул Диоген.
Демосфен сделал вид, что не слышит.
— Да! — продолжал Диоген. — Тебе стыдно сюда заходить! А твой господин ежедневно здесь обедает!
(Диоген имел в виду афинский народ, которому Демосфен верно служил.)
Некий философ, желая продемонстрировать перед Диогеном остроту своего ума, начал рассуждать:
— Тем, кем являюсь я, тебе не быть никогда!
— Справедливо, — подтвердил Диоген.
Философ надменно продолжал:
— Я — человек! Значит ты — не человек!
Диоген поправил его:
— Вернее будет твое рассуждение, если ты начнешь его от моей личности!
Афинский мальчуган без устали бросал камни в решетку тюремных дверей, но никак не мог в нее попасть.
— Не отчаивайся, — ободрил его Диоген. — Когда-нибудь туда попадешь!
Афиняне, в присутствии Диогена, завидовали судьбе известного им отлично Аристотеля, в то время воспитывавшего юного Александра, сына царя Филиппа Македонского.
— Вот жизнь так жизнь! — вздыхали они. — Обедает ежедневно за царским столом!
— Подают — чего душа пожелает!
Диоген остудил их воображение:
— Все вроде бы так… Да только Аристотель обедает лишь тогда, когда проголодается Александр! А вот я, Диоген, обедаю тогда, когда я этого захочу!
Встретив победителя на Истмийских[13] играх, который важно шествовал в венке из сосновых веток. Диоген поинтересовался:
— За что тебя наградили?
— Да я быстрее всех бежал! — воскликнул юноша.
Диоген спросил:
— Значит ли это, что ты можешь догнать, ну, скажем, зайца?
— Зайца? Нет! — был озадачен победитель.
Диоген расхохотался:
— И тебе дали награду за то, в чем ты уступаешь даже ничтожному зайцу?
Диоген надел себе на голову венок из сосновых веток — словно бы победитель на Истмийских играх — и пошел в таком виде по городским улицам.
— Кого ты победил? — спрашивали его встречные.
— Я победил самого себя! — гордо отвечал Диоген. — Это главнее всяких прочих побед!
Смертельно больной, уже очень старый, Диоген с трудом дотащился до какого-то мостика вблизи афинского гимнасия, упал там и попросил явившегося на его стон ночного сторожа:
— Послушай… Сбросишь мое тело в ручей, когда станет понятно, что я уже умер…
Эмпедокл из Акраганта пожаловался как-то Ксенофану Колофонскому:
— Найти сейчас мудреца — невероятно трудно!
Тот пожал сухими плечами:
— Справедливо. Самому нужно быть мудрецом, чтобы определить, насколько мудр другой человек!
Наблюдая роскошную жизнь акрагантцев, Эмпедокл сказал:
— Они едят так много и с такой жадностью, будто собираются завтра же умереть! Зато дома свои строят такими огромными, прочными и настолько удобными, словно собираются жить вечно!
Однажды Эмпедокл исцелил женщину, которую прочие врачи считали уже мертвой. По этому поводу он совершил жертвоприношение богам. Приглашенных на торжество гостей было свыше восьми десятков. Встав из-за праздничного стола, в длинном белом одеянии, в золотой короне и звенящих медью сандалиях, Эмпедокл отправился на вулкан Этну и бросился в огнедышащее жерло. Этим он хотел укрепить повсеместную молву, что он — бог. От него осталась только одна сандалия, выброшенная из жерла вулкана.
Парменид в свое время утверждал, что все сущее на земле — неподвижно.
Зенон Элейский в беседе с Антисфеном, защищая это утверждение, привел пять доказательств в его пользу.
Антисфен, не зная, что возразить, встал и начал ходить взад-вперед.
— Вот лучшее антидоказательство!
Александр Македонский с течением времени стал считать себя сыном громовержца Зевса.
Однажды, в азийском походе, над македонским лагерем раздался страшный удар грома. Все испугались. А философ Анаксарх с улыбкой обратился к царю:
— Пожалуй, ты не смог бы так загрохотать, сын Зевса?
Александр нисколько не рассердился:
— Да не хочу я этого делать. Зачем пугать хороших людей?
Когда Пиррон, ученик Анаксарха, плыл на корабле, разразилась ужасная буря. Все, кто плыл вместе с ним, очень испугались, впали в уныние.
Пиррон при этом оставался удивительно спокойным и всем своим спутникам указывал на корабельного поросенка[14]:
— Вот с кого надо брать пример! Вот кто воистину спокоен!
Философ Тимон, ученик Пиррона, заметив, что один человек всему удивляется, сказал ему:
— Что же ты не удивляешься, что нас здесь трое, а глаз у нас — четыре?
(Дело заключалось в том, что Тимон и находившийся при нем его ученик были одноглазыми, а их слушатель был вполне здоровым и нормальным человеком.)
Кратет говорил:
— Философией человечеству следует заниматься до тех пор, пока военачальники в глазах людей не сравняются по значению с погонщиками мулов!
Философ Метрокл, будучи слушателем Феофраста, однажды во время занятий очень громко испустил ветры.
Все присутствовавшие при том от души посмеялись оплошности своего товарища.
Метрокл убежал оттуда, затворился в своем доме и хотел уморить себя голодом.
Об этом узнал Кратет. Он нарочито наелся бобов, от которых пучит живот, и без зова явился к Метроклу.
— Послушай, — сказал он ему. — Ты не сделал ничего дурного. Было бы плохо, если бы ты не предоставил ветрам естественного выхода!
В доказательство справедливости своих слов Кратет и сам начал беспрестанно и очень громко испускать ветры, чем окончательно успокоил Метрокла. В конце концов, тот сделался его учеником и последователем.
Некий старый холостяк убеждал философа Эпиктета жениться.
— Пойми! — с горячностью говорил он. — Это же очень достойно и необходимо человеку вообще, а тем более — философу! Женись — и все!
Эпиктет наконец сдался:
— Если так, то отдай за меня одну из своих дочерей!
Некий недалекий умом римский оратор, находясь в Афинах, привел к Демонакту своего сына, очень красивого юношу, но женоподобного и весьма тупого.
13
Истмийские игры — состязания, важнейшие после Олимпийских, проводившиеся у храма Посейдона Истмийского на Коринфском перешейке раз в два года в середине лета.