§ 4. Исторические границы
Античный полис в своём развитии проходит две критические точки. Одна из них знаменует собой начало его восхождения, вторая – закат.
Начальный пункт восхождения – это накопление полисом критической массы ресурсов, необходимых ему для вступления в борьбу за региональное господство, за обеспечение своей гегемонии. Эти ресурсы измеряются размером подконтрольной городу территории и массами живого труда, которые он в состоянии мобилизовать. Такое накопление может занять долгое время: Риму потребуется почти четыре столетия, прежде чем ему удастся выйти за пределы того «пятачка», радиус которого не превышает двух-трёх часов пешего перехода.
В Греции ключевым фактором стал труд военнопленных, обращаемых в рабство, а также рабов, приобретаемых на невольничьих рынках (то есть большей частью тех же пленных, но выставленных на продажу другими государствами). Отмена долгового рабства и переход к использованию этих категорий невольников, положили конец всем ограничениям степени эксплуатации рабского труда. Рим долгое время не имеет возможности обращать в рабство своих пленников, покупка же ему не карману, поэтому присвоение чужого труда совершается преимущественно в косвенной форме. Ресурсы завоёванных территорий ставятся им на службу своей дальнейшей экспансии условиями мирных договоров с побеждёнными. Но принципиальной разницы здесь нет, ведь дело не в том, труд каких социальных групп ставится на службу стремящемуся к гегемонии полису, а в самой эксплуатации. В борьбе за региональное господство в конечном счёте выигрывает тот, кто сумеет мобилизовать большее количество живого труда, а кто именно будет его субъектом, обращаемый в рабство пленник или остающийся свободным человек, который продолжает трудиться на своей же собственной пашне, – не столь уж и важно. Ведь в любом случае достигается двойной эффект: во-первых, возрастает собственный наступательный потенциал, во-вторых, соразмерно снижается оборонительный потенциал противников.
Но обеспечить привлечение себе на службу чужого ресурса можно только одним – максимальной мобилизацией своего собственного. При этом выигрывает тот, кто переходит к качественно новым формам мобилизации, то есть не ограничивается сбором одного ополчения. Античный город впервые рождает высокое понятие гражданина. Но его становление немыслимо вне демократии. Тираническое правление делает человека простым подданным, механическим исполнителем чужой державной воли. Демократическое же устройство государства порождает систему патриотического воспитания, которое заставляет его (совершенно добровольно, свободным нравственным выбором) возложить на самого себя часть ответственности за судьбы своего отечества, и эта система работает здесь с потрясающей любое воображение эффективностью. Только демократизация государства позволяет создать вокруг каждого, кто уклоняется от исполнения своего гражданского долга, атмосферу всеобщего нравственного отторжения. Иными словами, атмосферу скрытого принуждения человека к беззаветной службе своему государству.
Это, конечно же, открывает дополнительные возможности перед победоносным городом, поэтому при прочих равных воспламенённое патриотическим духом демократическое государство оказывалось сильнее своих противников. Однако всему есть предел, поэтому и греческие полисы, и Рим падут, надломленные тяжестью своей военной добычи. Между тем военная добыча – это вовсе не вереница ослов, тяжело гружённых мешками с золотом. Самое весомое в ней вообще не доступно прямому измерению, ибо это, как уже сказано, доля живого труда покорённых народов, которая (пусть не всегда в прямой, часто в косвенной форме) отчуждается в пользу победителя. Но для того, чтобы удержать под контролем и уж тем более поставить себе на службу этот оружием обретённый потенциал, нужны немалые силы. Способность царя Фригии Мидаса обращать в золото всё, к чему он прикоснётся, грозила ему голодной смертью. В сущности то же происходит и с полисом: чем большая масса чужого труда оказывается в его прямой или косвенной власти, тем большие ресурсы должны отвлекаться на обеспечение её подконтрольности и управляемости, и наконец настаёт момент, когда под этой массой начинает трещать становой хребет самого её обладателя. Разница только в том, что Мидаса от заклятья может спасти Дионис, у античного города таких покровителей не находится. Поэтому тот же отчуждаемый сверх меры труд покорённых свободным полисом невольников и неравноправных не мог не разъедать город, не отравлять его душу. Вирус чужеродного сознания менял менталитет гражданина, и сам гражданин вырождался в охочего до удовольствий обывателя, которому становится чуждой любая идеологема патриотизма.
Скрытым влиянием этого вируса поражённым оказывался нравственный ресурс города. Полное же поражение нравственного ресурса делает невозможным и поддержание режима демократического правления. Ведь демократия возможна только там, где индивидуальное сознание не чувствует никакого внешнего давления, где государственная система ценностей и государственная воля сливаются с личным выбором самого гражданина. Мутация же его сознания противопоставляет личному интересу государственную идею. Поэтому закат города – это и закат его демократии.
Восход античного полиса по прехождении первого предела – это внезапная вспышка сверхновой звезды всемирной истории; с приближением же ко второму эта звезда начинает гаснуть…
§ 5. Свобода и оружие
Свобода, равенство, братство. Именно античный полис впервые рождает понятие свободы, больше того, придаёт ей закреплённую законом форму, определяет её границы, устанавливает конкретную меру свободы каждой категории своих граждан.
Бытует мнение, что свобода полностью исключает равенство граждан. В качестве доказательства приводится тот факт, что разные люди обладают разными способностями, поэтому уравнение их возможностей только препятствует развитию таланта. А значит, и развитию самого общества, ибо, закрывая дорогу всему одарённому, оно впадает в стагнацию и обрекает себя на упадок. Словом, полное равенство решительно исключает действительную свободу человека.
Но, во-первых, свобода как совершенно особое состояние духа, побуждающее человека к творчеству (то есть то, что Эрих Фромм назовёт «свободой для»), ещё практически неведома античному городу, она только зарождается в нём, но ещё не осознается им; для него, по преимуществу, существует лишь чисто внешний её аспект («свобода от»). Для города и его граждан свободный человек – это только то, что определяется многозначным понятием «свой». Во-вторых, это справедливо только там, где сама свобода понимается исключительно в негативном смысле, только через отрицание того, что способно ограничить, связать творческую инициативу индивида («отсутствие стеснений, ограничений»). Ведь неравенство способностей граждан – это тоже род серьёзных препятствий («в одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань»), поэтому полное равенство несовместимо с неограниченной возможностью развития всех способностей человека. Однако свобода имеет ещё и позитивное содержание, которое выражается в покровительстве созидательной деятельности индивида, и реальная её мера – это степень фактической защиты, которая на деле гарантируется каждому члену общества со стороны государства. В этом аспекте личные качества индивидов уже не служат препятствием распространению свободы на всех, и пользующиеся равной защитой оказываются в самом деле равными друг другу.