— Бяганте![5] — крикнул парень и, одним прыжком очутившись за стволом дуба, выстрелил.
Лина с Андреем бежали долго. Андрей чувствовал, что у него перехватывает дыхание. Ему было жарко, даже душно, и он хватал воздух широко раскрытым ртом. Левое плечо было непривычно тяжелым, словно налитое свинцом, и тянуло вниз. Выстрелы уже доносились отдаленно. Стрельба то замолкала, то вспыхивала с новой силой, отодвигаясь в сторону озера. Грохнула граната. Этот взрыв заставил их остановиться. «Гранаты у парня не было, значит, бросили те», — подумал Андрей.
Лина вскинула на Погожева недоуменный взгляд, не понимая еще, что же это такое. И вдруг, сообразив, испуганно вздрогнула и, припав к груди Андрея, завсхлипывала, твердя:
— Брат!.. Братко!..
Сильная боль пронзила плечо Андрея. По левому боку его текло что-то теплое и липкое. Отстранив от себя Лину, он сунул руку под форменку и увидал — вся ладонь в крови. Погожев понял, что ранен. Андрей удивился, что это нисколько не испугало его, только весь он как-то сразу обмяк, совершенно отказала левая рука, закружилась голова, и он покачнулся.
Увидав кровь на руке Андрея, Лина сначала широко раскрыла глаза, полные ужаса, и вновь бросилась к нему на грудь, задыхаясь от перехвативших горло спазм, с захлебом выдавливая из себя:
— Не!.. Не-е-е!..
Потом быстро отшатнулась от него и, ухватив Андрея за полу бушлата, потянула за собой.
Андрей сделал шаг, другой; ноги были словно ватные, не держали. В голове стоял звон. Деревья перед его глазами закружились, завертелись вместе с землей, да и сам он чувствовал, что вот-вот провалится.
Лина вовремя подхватила Андрея и уже больше не выпускала из своих тонких цепких рук. Они медленно двинулись вперед — Лина одной рукой придерживала Андрея, а другой хваталась за стволы деревьев и кустарников, чтобы легче было идти. Когда оступались в рытвинах или спотыкались о корневища, Андрей приглушенно стонал, кусая пошерхлые воспаленные губы.
Она еще крепче прижимала его к себе, шептала ему что-то ласковое, утешительное и чмокала в мокрый от проступившего пота лоб. Под конец, совсем обессиленный, измученный болью, Андрей с трудом переставлял ноги, всей тяжестью повиснув на Лине. Они шли, шатаясь из стороны в сторону. Шли, сознавая, что надо идти во что бы то ни стало, что в этом единственное спасение.
Где и как повстречались им моряки с катера, Андрей не помнил. До его сознания только отдаленно доходили их приглушенные голоса. Дальше он почувствовал, как подхватили его сильные мужские руки и качнули куда-то в сторону. Снова обожгло болью плечо, Андрей застонал, заскрипел зубами, но глаз уже не открыл.
— Боцман... Где Степан Иванович?
Погожев с трудом узнал голос лейтенанта и догадался, что вопрос относится к нему. Одними губами прошептал:
— Убит...
Погожев хотел доложить, при каких обстоятельствах погиб боцман, где они его с Линой и ее братом похоронили и что фуражку Степана Ивановича, его пистолет и документы он забрал, и не мог. А может, он и говорил это...
С Линой он так и не простился. Вспомнил о ней, когда уже лежал в кубрике. Рядом с его койкой сидел Карев. Его жесткая матросская ладонь сжимала руку Погожева. Он ободряюще говорил:
— Крепись, браток, скоро будем в Севастополе. Там врачи в два счета поставят тебя на ноги...
Из Севастополя Андрея Погожева с первым же пароходом отправили на Кавказ.
Глава третья
Зотыч сидел на деревянной крышке трюмного люка и плел из обрывков каната грубую волосатую подушку-кранец. На нем выцветшая ситцевая рубаха, поверх которой накинут старый ватник. Маленький, щуплый, просоленный и вывяленный на черноморских просторах, Зотыч всегда был одинаков. Голова — у другого рыбака кулак больше. Лицо в густой сетке морщин. Тонкие бескровные губы почти незаметны. Волосы седые, редкие и тоже почти незаметные. Только руки какие-то необычно длинные, жилистые и цепкие. Глядя на руки Зотыча, Погожев невольно вспомнил рыбацкую присказку: потягаешь год-два сетку, руки на полметра длиннее станут. А Зотыч «тягает» ее добрых полвека. С детских лет.
С непривычки первую ночь на сейнере Погожеву спалось плохо. Побаливала голова и немножко поташнивало. Но он знал, что это скоро пройдет. Достаточно побыть минут десять на палубе, чтобы хорошо обдуло морским свежачком.
Рассвет был чуть-чуть в дымке. За кормой сейнера, в мутноватом рассветном небе, тонким серебряным копытцем поблескивал месяц.
— К хорошей погоде, — заключил Зотыч. — Вон и белобочка тоже хорошую погоду показывает. К плохой погоде дельфин прыгает боком. А тут ишь как напрямки сигает.