— Что уставился, пиндос ты этакий?
— Давно не видел тебя, Андрюша, таким философствующим, — произнес Осеев.
— И больше не увидишь.
Справа от сейнера на небольшой высоте прошла «аннушка».
— Ага, и авиаразведка зашевелилась. Значит, дело будет, — сказал Погожев, провожая самолет взглядом.
— Будет... если рыба будет, — произнес кэпбриг и, по грудь свесившись через поручни мостика, крикнул радисту: — Климов, что там летуны пророчат?
— Молчат, Иваныч!
— Ясно, — заключил Виктор. — Значит, тоже пустышку тянут. — И, скосив глаза на стоящий у него за спиной на тумбе компас, стал крутить штурвал, выравнивая сейнер по курсу.
— Ничего-о-о. У болгар появилась скумбрия, значит и у нас объявится, — изрек Погожев, подбадривая больше себя, чем Осеева. Для кэпбрига это дело не новое. А вот Погожеву, в свой первый выход в качестве ответственного лица за путину, не хотелось ударить в грязь лицом, прослыть среди рыбаков «урсусом» — невезучим человеком. Где-то в тайне Андрею Георгиевичу даже хотелось блеснуть образцовым руководством, вернуться домой с хорошими уловами во всех бригадах. И он, видимо, тоже больше для себя, чем для Осеева, добавил: — Многое, конечно, будет зависеть не только от рыбаков, но и от погоды и природы.
— Природа, конечно, дело великое. И мудрое, — согласился Виктор, все еще не спуская глаз с компаса. — И в то же время есть вещи совсем непонятные.
— А именно?
— Взять хотя бы, к примеру, нашу каплю, как ты обозвал Черное море.
— Это я в сравнении с мировым океаном.
— Да ладно, — махнул рукой Осеев. — Дело не в этом, Андрюха. А в том, что даже в этой капле жизнь размещается не глубже ста восьмидесяти метров. Ниже — сероводород. Мертво. И это при глубине в две тысячи метров! Представляешь, сколько морского пространства гуляет под сероводородной пустыней? Куда в этой капле бедной рыбе деваться? — снизу сероводород, сверху и того похуже — мы, люди, постарались.
— Теперь и тебя прошибло философией, — припомнил Погожев и с каким-то озорным торжеством из-под белесых бровей чиркнул синевой глаз по Виктору.
В разговор вмешался Кацев:
— Пусть, кэп, по этому поводу у других голова болит. Нашел дэло ловить рыбку. Правильно, товарищ секрэтарь?
Сеня стоял, откинув богатырскую фигуру на поручни ходового мостика, широко раскинув мускулистые руки. В его серых ясных глазах играла добродушная улыбка. Он уже минут пять как поднялся на мостик и слушал разговор Погожева с Осеевым.
— Видел, Георгич, такого вояку? — и кэпбриг кивнул в сторону Кацева. — С такими союзничками и повоюй. Да ты думал о том, голова твоя садовая, что у нас на глазах рыбы-то меньше и меньше становится? Не салага, должен бы понимать.
— На это есть наука, кэп. Пусть она думает. Ей за то гроши платят. И нэ маленькие... А вы топайте на камбуз. Леха такую картошку с мясом задэлал, не уступит лучшим ресторанам Одессы, — отшучивался Кацев, забирая из рук Осеева штурвал.
Леха подал им завтрак в капитанскую каюту. Осеев сбросил со столика на диван судовые журналы и справочники, освобождая место для мисок.
— Не пойму, — говорил он о Кацеве, — как в нем уживаются два совершенно противоположных типа: хороший знаток своего дела и равнодушный хмырь к рыбе? Может, ты раскусил, Андрей? Тут у них что-то общее с нашим инженером Жорой Селениным.
Погожев подумал об этом сходстве еще на ходовом мостике. Но Селенин казался ему понятнее. Цель Селенина — загранка. А кто же будет рекомендовать ершистого парня в загранку? Кацева загранка не интересовала.
— Наверно, у Сени просто такой характер, — сказал он, пожав голыми, успевшими подрумяниться плечами.
— Ха, знаем мы эти характеры, — фыркнул Виктор. Но вспышка его заметно шла на убыль. — Давай-ка, Погожев, остограммимся. С горя.
— Видишь, и причина нашлась...
— Э-э, мы по пять капель, — перебил Погожева Осеев. — Так сказать, расширим сосуды. Чтоб сердце веселее стучало.
Он достал из шкафчика четвертушку коньяка и отлил себе в стакан ровно половину. Подмигнув Погожеву, Виктор залпом осушил стакан и с миской в руках пристроился на высоком дверном порожике — комингсе.
Погожев некоторое время смотрел на Осеева, как тот с аппетитом уплетает жаркое, затем вылил остаток коньяка себе в стакан, а бутылку выбросил за борт.
Капитанская каюта была маленькая и тесная. В ней не пустовал ни один сантиметр площади даже на стенках. Над столиком нависали книжные полки, туго набитые лоциями, справочниками и воспоминаниями известных профессиональных охотников, исследователей океанских глубин, спортсменов-рыболовов, ловцов редких зверей и птиц, биологов-путешественников — любимым «чтивом» кэпбрига. Пространство между полками и потолком было заполнено рулонами морских карт. Все это хитроумно «принайтовлено» реечками-перекладинками, чтоб не рассыпалось во время штормовой качки. Рядом с полками, но уже по правую сторону иллюминатора, на стенке — застекленная доска для правил и приказов, а над ней барометр, показывающий острием стрелки в сторону «ясно». Тут же теснился узкий от потолка до пола шкафчик для одежды. Вдоль всей четвертой стенки каюты стоял обитый дерматином диван, а над ним — узкая морская койка с бортиком. Под диваном — сплошные выдвижные ящики, доверху забитые капитанским судовым хозяйством.