Между диваном и столиком втиснуто жесткое деревянное кресло. Сидеть в нем приходилось всегда боком к столику. Иллюминатор над столиком распахнут. И Погожеву из кресла был виден светло-голубой круг ясной утренней небесной дали.
После завтрака Осеев вынул из шкафа два новеньких флага: один свой, советский, другой — болгарский. Тот, что развевался на кормовой мачте сейнера — выцвел и закоптился от дыма.
Погожев смотрел на трехцветный флаг и старался вспомнить: каким он был у болгар в том сорок первом году? Но так и не вспомнил.
Глава четвертая
Солнце, описав в небе полукруг, светило прямо в лоб сейнеру. Близился вечер. Зной спал. И рыбаки повысыпали на палубу.
За день Погожев побывал в носовом и кормовом кубриках, несколько раз заходил в радиорубку и даже спускался в машинное отделение. Свободные от вахт рыбаки, почти в чем мать родила, валялись на койках, лениво «травя масал» или молча уткнувшись в книги. Погожева встречали они нескрываемыми снисходительными улыбочками и перемигиванием: мол, где-то, может, ты и больше нашего смыслишь, но посмотрим, что ты стоишь в рыбацком деле. А Витюня даже подпустил шпильку, сделав озабоченный вид и поскребя в затылке.
— Что-то неладное у нас, партийный секретарь, с машиной: все время поршень в цилиндр заскакивает! — старался перекричать стук дизелей Витюня.
Погожев легонько шлепнул ладонью по загорелой шее поммеха, и тот, довольный своей шуткой, осклабился, показывая крепкие желтоватые зубы.
Андрей Георгиевич хорошо чувствовал между собой и рыбаками невидимую стену. Когда и как она возникла — он не знал. Неужели сказывались его прежние стычки с рыбаками из-за причалов? А может, он эту стену получил по наследству от бывшего секретаря партбюро — отставного капитана третьего ранга, человека излишне заносчивого? Теперь поди разберись...
«А разобраться надо», — подумал Погожев, наблюдая, как во всю мощь стучали рыбаки костяшками домино по деревянной крышке трюма.
Вокруг играющих собралась почти вся бригада. Только стармех Ухов с Витюней копались в моторе баркаса. Баркас «Ост» был свежевыкрашен в ядовито-зеленый цвет. Борта сверху обиты располосованными автомобильными скатами. Баркас стоял на палубе у правого борта, рядом с играющими в домино рыбаками.
Витюня готов был разорваться на две части: и ремонтировать мотор надо, и не хотелось упустить ход игры.
— Что ты ставишь, брашпиль недоделанный! — шпынял он радиста Климова. — Ведь у него на руках бланш четверочный.
Володя Климов сосредоточенно морщил высокий лоб, смущенно ерошил пятерней светлые волосы и что-то бормотал в адрес подсказчика.
Но Витюня его не слышал. Он уже снова сидел в баркасе и занимался мотором.
— Тебе что, задницу скипидаром намазали, что ли? — ворчал стармех Ухов. — Трубки-то продул?
— Сейчас, Фомич, все будет в ажуре. Главное, не надо нервы портить, — приговаривал Витюня. — Нервы, Фомич, это гвоздь здоровья.
Если бы Витюня знал, какую злую шутку готовит ему этот самый мотор, он этой же бы ночью тихо снял его с баркаса и выбросил за борт. Но так как даже всеведущему Витюне неизвестно, что его ждет завтра, — он продул трубки и наскоро затянул гайки. Стоит ли к старью прикладывать силы, если после путины его все равно выбрасывать в утиль. Единственное, что беспокоило Витюню — успеть закончить возню с мотором до того, как подойдет его очередь сразиться в домино.
Домино — Витюнина страсть. Хотя и остальные рыбаки тоже не прочь постучать костяшками. Но Витюня играл просто артистически. И редко проигрывал. Как-то, придя в клуб, он спросил Погожева:
— Почему нет соревнования по домино? Даже по перетягиванию каната есть, а по домино нет.
Погожев сказал:
— Если ты с кем-то играешь, значит, уже соревнуешься.
— Не то, — махнул рукой Витюня. — Я говорю о настоящих соревнованиях. Как по шахматам и шашкам. С выездом на другие флота, с заметками в газетах...