Каждые три месяца Погожев честно составлял план клубной работы. Планы у него всегда были обширные — с лекциями, вечерами отдыха и встречами со знатными людьми города. Только осуществлять эти планы полностью Погожеву удавалось редко. Люди-то почти все время в море. Вот и сегодня у него по плану клубный день. А тут радиограмма от болгарских рыбаков из Созопола. У их берегов объявились первые косяки скумбрии! Ясно, тут не до танцулек и лекций. Скумбрия — это не какой-нибудь анчоус. Это, в первую очередь, финансы, которые у них в рыбколхозе в этом году, к сожалению, «поют романсы». Вот они и ринулись в море, чтобы опередить других, встретить скумбрию где-нибудь в районе острова Змеиного. Молодцы, болгары! Дружба у них с болгарами старая и крепкая. Друг у друга в гостях бывают. И частенько радиограммами перебрасываются.
Если бы Андрей Погожев был только заведующим клубом, на этих экстренных и узких совещаниях начальствующего состава рыбколхоза ему делать было бы нечего. Но осенью прошлого года он избран секретарем партийного бюро. Избрание это никого из колхозников не удивило. В том числе и самого Погожева. И не потому, что он был какой-то особенной личностью, мог произносить зажигательные речи... Тут все дело в должности. Издавна занимаемый им пост в рыбколхозе совмещался с должностью секретаря партийного бюро. Правда, бывали исключения. Но редко. До первой подходящей кандидатуры заведующего клубом.
А зажигательные речи Погожев мог произносить только мысленно. Особенно в бессонные ночи, когда до удивления ярко вставали перед ним все его промахи. Вот тут он выкладывался на полную катушку. И все у него получалось гладко, без единой задоринки. Зато стоило выйти перед народом, как начинал волноваться. Хотя, в общем-то, партийная работа была для Погожева не в новинку: еще до рыбколхоза, на прежней свой работе, он добрых лет десять подряд избирался членом партбюро. Но быть рядовым членом бюро — одно, а секретарем — другое. Сейчас надо было возглавлять, задавать тон на собраниях и партбюро. После своих выступлений Погожев всегда переживал. Ему казалось, что где-то и что-то он упустил, недостаточно заострил внимание. И все из-за своего дурацкого волнения.
Впрочем, остальные шестнадцать коммунистов первичной организации рыбколхоза были говорунами не лучше. Включая председателя Коваля и инженера по лову Селенина. Только это их нисколько не волновало. По крайней мере, так думалось Погожеву...
Чем дальше удалялись от родного причала, тем заметнее спадало на сейнере оживление. Жизнь входила в обычный будничный ритм, сопутствующий большим переходам. Чемоданчики и сумки с запасами курева, наборами личного туалета и домашней снедью с палубы разнесены по кубрикам, рассованы по шкафам и ящикам. Кок Леха по-хозяйски гремел кастрюлями на камбузе. А городок виднелся далекой россыпью золотистых искорок. И где что — уже не разобрать. Кроме ярко-красных вспышек маяка.
Сейнер, на котором находился Погожев, отошел от причала последним. Он был как бы флагманским. Кэпбриг-один, Виктор Моисеев, назначен старшим над всем флотом рыбколхоза. Погожев был вроде представителя «ставки главного командования» колхоза. В «Дружбе» заведено на путину обязательно выходить кому-то одному из троих: председателю, инженеру по лову или секретарю партбюро. Для общего руководства на путине.
На этот раз выбор пал на Погожева. На его кандидатуре настоял председатель. Хотя очень хотелось пойти Жоре Селенину. Летняя скумбрийная путина, в сравнении с азовской тюлечной или керченской хамсовой, — курорт. Ни холодов тебе, ни штормов. Загорай на палубе, если нет рыбы. От такой путины никто не откажется. А Погожев, пожалуй бы, отказался в пользу Жоры — тот куда больше его смыслил в лове.
Но председатель сказал:
— Работать придется вблизи иностранных берегов. Могут быть разные встречи. Идейно-политическое лицо наших рыбаков должно быть на высоте. Тебе, секретарю партбюро, и карты в руки.
«Хорошо сказать «карты в руки». А с кем играть-то? Тут не только лицо каждого рыбака — сейнеров не видно. Казалось, давно ли вышли из порта, а впередиидущие суда словно растворились в море. Теперь уж до самого Змеиного не увидимся», — думал Погожев, стоя на выборочной площадке.
Это был его первый выход на путину как секретаря партбюро. Не то чтобы он трусил, и все же ему было не по себе. Чувство тоскливого беспокойства с утра не покидало его. В голове роились разные мысли. К тому же отход к западным берегам Черного моря всколыхнул в Погожеве события давних дней, изрядно затуманенные временем, и от этого более смахивающие сейчас на книжное приключение, чем на жестокую правду жизни. Сердце Андрея тревожно заныло от вдруг нахлынувших на него неясных надежд. Если бы кто-нибудь спросил его, в чем состоят эти надежды, едва ли бы он ответил. Вернее всего спустя четверть века Андрея Погожева потянуло взглянуть на тот край, куда его, пятнадцатилетнего, забросило жестоким ураганом войны, чуть не сломав и не выкинув за борт жизни.