Платон Васильевич потянулся, громко зевнул и, повернувшись к Погожеву, сказал:
— Вас не было и комаров здесь не было.
— Ну, конечно, какой же комар посмеет самого Короля лова тронуть! — раздался из каюты голос Осеева.
— А ты спи, если спишь, — незлобиво огрызнулся Малыгин.
Из каюты вышел Осеев.
— Никогда бы не подумал, что здесь столько комарья, — оказал он, кутая голые плечи в куртку. — Как пить дать, выживут из залива, сволочи.
— Ветер повернулся, вот и понанесло с лиманов, — сказал Малыгин. И, помолчав, спросил: — Что ты, Иваныч, насчет скумбрии кумекаешь? Болгарские рыбаки, наверно, что-нибудь, по-дружески шепнули тебе по рации.
Виктор пожал плечами:
— А я-то надеялся, что вы, старички, нам подскажете.
— Дожидайся. Все перевернулось в этом мире. И стариковские сказки — насмарку, — произнес Малыгин и затянулся сигаретой.
Они стояли так час или полтора: Малыгин у борта своего сейнера, Погожев с Осеевым — у своего, отбивались от комарья и решали проблемы рыбных запасов Азово-Черноморского бассейна.
В заливе ничто не шелохнется. Стоял полнейший штиль. Сейнера будто друг к другу припаяны. Но едва ли кто-нибудь из рыбаков спокойно спал в эту ночь. Сонно чертыхаясь и проклиная комарье, люди повылазили из душных кубриков, где было особенно муторно от комариного писка и, с одеялами в руках, разбрелись по палубам. Даже на спардеке поустраивались. Погожев пожалел, что не ему первому пришла мысль насчет спардека. Там все же хоть чуть-чуть овевает ветерком и, наверное, комарья меньше.
У Погожева не было никаких сил воевать с комарами и бороться со сном. Сказывалась вчерашняя бессонная ночь.
— Сморило, Андрей Георгиевич? Иди вздремни, а мы с Иванычем помасалим. Все равно ночь пропала, — произнес Малыгин. И в его прищуренных глазах мелькнуло что-то вроде иронического снисхождения: мол, ты хоть и партийный секретарь, а в кости слабоват. И не тебе тягаться в выносливости с нашим братом, рыбаками.
Конечно, рыбаки — народ выносливый. С этим спорить никто не будет. Тем более — Андрей Погожев, с его изрядно испорченным за войну «внутренним механизмом». Погожева задевало другое — малыгинское деление на «ты» и «мы». Платон Васильевич упорно не признавал Погожева своим человеком в рыбацком коллективе. Проскальзывало это и у других рыбаков. Но не так откровенно, как у Малыгина.
«Может, он где-то и прав? — подумал Погожев. — Я вместе с ними сеть не тяну. Не выхожу на светолов ставриды и всю ночь до утра не коченею под хлесткими декабрьскими ветрами. Заведовать клубом рыбаков — это еще не значит быть рыбаком. — Но тут же в нем вспыхивало что-то похожее на протест. — Заведовать клубом может, оно и так, — соглашался он. — А как секретарь партбюро? Секретарь партбюро наравне с председателем несет ответственность за все дела рыбколхоза».
Так думал он в промежутках между теми короткими урывками беспокойного сна, в котором провел конец ночи.
Утром Погожев вылез из каюты словно налитый свинцом. Голова разламывалась от боли. Покалывало в области сердца. А утро было удивительное: свежее, ясное, тихое. И комаров как не бывало.
— Рановато радуешься, Андрюха, — сказал Осеев. — Теперь мы от них так скоро не избавимся. Даже если уйдем из залива. Весь сейнер этими кровопийцами нашпигован. Особенно — невод. На закате солнца объявятся.
— Не пугай. А то в море брошусь, — произнес Погожев...
Кэпбриг, в одних трусах, широко расставив крепкие волосатые ноги, тискал жилистыми руками в клубах мыльной пены свое бельишко, поставив тазик на крышку пожарного ящика.
На выборочной площадке, свесив босые ноги за борт, сидели Витюня и Климов. Волосы у того и другого были мокрые. Видимо, только что из моря. В руках — концы лесок. Они ловили глосиков. Рядом стояло красное пожарное ведро для улова.
Особняком от них сидел Леха. Он тоже рыбачил. Мышиные глазки кока то и дело косились в сторону чужих лесок. Стоило Витюне или Климову вытащить бычка или глосика, Леха поспешно забрасывал свой крючок с наживкой поближе к «удачливому месту».
Витюня сердито хмурился, насаживая на крючок свежую наживку, и грозно рычал:
— Ты лучше брось эту свою диверсию, а то...
— А то, как диверсант, и по шее можешь схлопотать, — подхватывал Климов.
Они явно разыгрывают кока. Тот не понимал этого и сердился.
— Шо оно, ваше, море-то? Дэ хочу, там и ловыты буду.
Леха от волнения красный, как рак. В его целлофановом мешочке было всего три глосика и пара черных, как головешки, бычков. У поммеха с радистом улов намного богаче. И для Лехи это было ножом по сердцу.