— Ловили бы в общий котел, чего делитесь, — сказал Погожев, копаясь в улове Витюни и Климова.
— Так он же сам отделился. Частный сектор объявился у нас на посудине, — сказал Витюня.
— Якой там «сектор»! — вспыхнул Леха. — Вы на жареху ловытэ, а я вялыть буду. Шо, запрещается вялыть? — И он скосил свои маленькие настороженные глазки в сторону Погожева, как бы ожидая поддержки.
— Во! — Витюня пророчески вскинул вверх палец. — А потом по гривеннику за штуку у пивной бочки. Знакомая картинка.
— По собственному опыту, что ли? — подковырнул Погожев, больше для того, чтобы отвести удар от кока.
— Случалось, — признался Витюня и обнажил в улыбке крепкие с желтизной зубы.
В стороне Смоленых островов виднелись два баркаса — Осеева и Торбущенко. С баркасов тралили креветку. Когда концы весел выныривали из воды и на какое-то мгновение повисали в воздухе прежде, чем вновь погрузиться в море, отсюда, с палубы сейнера, казалось, что с них осыпались искры.
Вода под бортом сейнера спокойная и прозрачная до самого дна. Глубина небольшая и хорошо были видны на дне не только водоросли и отдельные камни, но и снующие зеленушки, головастые бычки, а на песчаных лысинах — «стребающие» креветки. Эти маленькие усатые ракообразные, единственной съедобной частью которых является хвост, передвигались стремительными бросками, словно у них сзади были реактивные аппараты.
Погожев не спеша снял с себя майку и уже готов был броситься в море, как вдруг заметил на косе одинокую человеческую фигуру.
— Кто это там бродит? Похоже, Фомич.
— Фомич, — подтвердил Витюня. — Побрился, надел чистую рубаху и на баркасе съехал на берег.
— Что это он? — удивился Погожев.
— Бойцы вспоминают минувшие дни и битвы, где вместе сражались они, — нараспев продекламировал Климов.
— Ладно тебе, Вовка, — поморщился Витюня. — Тендра для стармеха, может, как братская могила. Тут столько его корешей полегло. И даже больше...
Что значило «больше» — Погожев с Климовым уточнять не стали. Они молча наблюдали за Фомичом. До косы меньше четверти мили, им было хорошо видно, как стармех то медленно шел вдоль берега, то останавливался и долго смотрел по сторонам, словно что-то отыскивая.
— Вин туточки воевал? — первым нарушил молчание Леха. Слова Витюни о братской могиле здесь, в Тендре, где вокруг только вода да безлесые песчаные полоски суши, поразили Леху.
— И «туточки» тоже, — ответил Витюня и, рывком дернув к себе леску, воскликнул: — Смотрите-ка, всю наживу пожрали! Ай да бычкари, воспользовались моментом...
Вода в заливе оказалась куда прохладнее, чем ожидал Погожев. «Но это к лучшему, — подумал он. — Быстрее снимет с меня эту дурацкую тяжесть». О том, что морская вода чудо, Погожев знал из собственного опыта. Бывало, намотается в порту за день, к вечеру едва ноги передвигает. Но стоило окунуться в море — и снова свеж и бодр.
Отплыв от сейнера метров двадцать, Погожев перевернулся на спину и, раскинув руки, лежал на воде минут пять, а может, десять, не шевелясь. Этому он научился еще в детстве. Море тихо покачивало его, понемногу снося в сторону косы. А над ним — лишь небо да чайки. Почему-то когда он вот так лежал на воде, небо всегда казалось ему выше, чем если смотрел на него с берега или с палубы судна.
Погожев лежал и думал о стармехе Ухове. И одновременно старался представить, как бы он вел себя, очутившись у высотки, где его ранило второй и последний раз на войне. Погожеву и сейчас еще, спустя два с половиной десятка лет, нет-нет да и приснится группка берез и густой кустарник справа от них. Березки росли на вершине высотки. Ветки на них были пообломаны: одни снесены подчистую, другие свисали, как перебитые руки. Белые стволы густо поковырены пулями и осколками мин и снарядов.
Вначале Погожев все это видел в бинокль, из неглубокого овражка, где его стрелковый взвод сосредоточился для броска. Потом он видел это без бинокля. И совсем близко, близко от себя. Видел, когда упал и потерял сознание... Было это ранним летним утром. Солнце ярко освещало высотку... А накануне штурма, вечером, младшего лейтенанта Погожева принимали в партию. Его и еще троих из той же первой роты. До восемнадцати лет Погожеву не хватало полтора месяца. Но время и обстановка вносили в устав партии свои коррективы. И все коммунисты роты единогласно проголосовали «за». Происходило это в хатенке полусожженного села...
И только сейчас Погожев открыл для себя, что коммунистом на фронте он не был и суток. Раньше ему это как-то не приходило в голову.