И тут Осеев пообмяк, подобрел, может, от воспоминаний о прошлом. Впрочем, у него всегда такие быстрые переходы из одного состояния в другое. В этом он был схож с предом Гордеем Ивановичем. И даже Витюня, основной виновник кэпбриговской вспышки, примостившись у входа в рулевую рубку, спокойно покуривал осеевские сигареты.
— Сами знаете, что такое поход за рыбой в Атлантику — полгода света белого не видишь, — говорил Осеев, облокотившись на штурвал. — Сейчас хоть телевизоры. А тогда единственное развлечение — кино. Давали нам лент семь-восемь. Это на все-то полгода! Через каких-нибудь три недели уже каждый кадр наизусть знаешь. Тогда начинаем крутить сзаду наперед. Потом кверху ногами. А последний этап — монтаж. Это когда вырезаешь кадры из трех-четырех фильмов и клеишь новый. Но и этот вариант скоро приедается. Вот тут-то и начинаются поиски обменщиков.
Осеев достал сигарету и, не спеша покатав ее между пальцами, закурил. При свете зажигалки на какое-то время Погожеву хорошо видны его сросшиеся на переносице густые черные брови, небольшой нос и проступившая за день на щеках и крутом подбородке, отливающая синевой, густая щетина. Раза два глубоко затянувшись, кэпбриг продолжал:
— Обычно нащупываешь по рации какое-нибудь по соседству с тобой работающее судно и спрашиваешь: «Фильмами махнемся?» Договорившись, идем на сближение. Но океанская зыбь — это вам не хухры-мухры — лагом не встанешь. Такой поцелуйчик схватишь, что и самому хорошему фильму не обрадуешься. Поэтому коробки с кинолентами засовываются в пустые бочки, заливаются сверху парафином, чтоб вовнутрь не просочилась вода, и — за борт. А затем каждый вылавливает, что ему предназначено.
Так и этот раз было. Выбрали мы большинством голосов из предложенных фильмов «Милого друга». А бочку с «Музыкальной историей» им кинули. Они ее первыми сцапали, дают три гудка, мол, салют, ребята, и скрываются в тумане.
Мы тоже вылавливаем бочку. А когда распечатываем, то глазам своим не верим — в бочке здоровенный сибирский котяра. Ошейник из медной проволоки и бирка, на которой химическим карандашом написано: «Милый друг». Вылез кот из бочки на палубу преспокойненько, словно всю свою жизнь в бочках плавал, облизался и прямым курсом на камбуз. Пока мы чесали в затылках, как же будем отчитываться за ленту на базе, Милый друг на камбузе половину всех котлет сожрал... А потом мы его ни за какой бы фильм не обменяли. На редкость забавным котяра оказался.
— А помнишь, кэп, нашего Бобика?.. — оживился Витюня, готовый пуститься в рассказ какой-то истории.
Но в это время Осеев так начинает крутить штурвал, что последующие слова поммеха потонули в грохоте.
Справа по борту черной, почти шестисотметровой массой навстречу сейнеру выплывал мыс Айя. Его обрывистые утесы отвесно уходили в глубь моря. Знатоки утверждают, что другой такой скалы нет во всем мире. Многие кораблекрушения великий маринист Айвазовский писал на фоне мыса Айя.
А когда показался Херсонесский маяк, Осеев включил в рубке свет и, передав штурвал Зотычу, развернул на штурманском столике карту. Витюня крякнул, сожалея, что ему не удалось выложить историю с Бобиком, послал за борт окурок и скрылся в машинном.
Географические карты — давнишняя слабость Погожева. Еще в школе он мог часами лазать по ним, выискивая затерянные среди океанских пучин островки. Или выдумывал их сам, старательно вычерчивая на листе бумаги. Тоже с бухтами и проливами, с воздвигнутыми его детской фантазией городами и дорогами. В детстве он мечтал стать великим путешественником, как Миклухо-Маклай или капитан Кук. Но этой его мечте навсегда положили конец те первые фашистские бомбы, упавшие ранним июньским утром вон на тот, открывшийся из-за мыса, город Севастополь.
Осеев перенес данные с карты на линейку, а с линейки снова на карту, засек циркулем точки. Потом соединил их жирной линией и сказал Кацеву:
— Так и держи, Сеня, всю дорогу. — И сделал запись в судовом журнале.
Погожев с Осеевым спустились на палубу. Время перевалило за полночь. Свежо. Лишь ритмичный стук дизелей да всплеск воды по форштевню. Далеко за кормой прощально моргал Херсонесский маяк...
«Как тогда, четверть века назад, — подумал Погожев, оглядывая обступившую сейнер ночную мглу. — Нет, тогда ночь была темнее. Была осень, дул резкий восточный ветер, и не светился ни один маяк, ни один огонек на берегу. Да и сам катер шел при полной светомаскировке»...
Глава вторая