За Николой бежали долго и неотступно. Он чувствовал, что его покидают последние силы, что вот-вот подломятся ноги и он упадет. Впереди показалась та самая речушка, по которой они с Линой уходили от погони.
Никола свернул с тропинки, перешел речку и полез в камни, в заросли кизила. Привалившись спиной к валуну, он обессиленно опустился на землю. В пистолете не было ни одного патрона — он расстрелял их еще там, на лугу. Поэтому, услыхав приближающихся преследователей, даже не вынул его из кармана.
Когда полицейские пробежали мимо, Янчев с трудом поднялся на ноги и, пошатываясь, углубился в заросли. Потом он долго и неподвижно лежал на влажной опалой листве, закрыв глаза и широко раскинув ноющие ноги.
Поздно вечером Никола осторожно приоткрыл дверь рыбацкой хижины деда Матея. В хижине было темно и пусто.
— Кто тут есть? — негромко спросил он.
— Заходи, Никола, — откуда-то из дальнего темного угла хижины отозвалась Лина. Голос у нее был дрожащий, со всхлипом. Видимо, она тут, в одиночестве, долго плакала. — Они его ранили... Он, наверно, умрет, Никола...
— На горе Мургаши, в партизанских четах тоже и холода и голода хлебнули, — говорил Никола Янчев, разминая очередную сигарету. — Особенно первые пару лет. А когда Красная Армия начала громить фашистов по всем фронтам, сразу у многих в мозгах прояснилось. И наши четы в целые партизанские бригады выросли.
— После победы сразу на море вернулся? — спросил Погожев.
— Не сразу, конечно, — ответил Янчев. — Когда народная власть закрепилась... Люблю море, свою рыбацкую жизнь...
Они пили кофе, курили сигареты и за разговорами не замечали, как летело время.
— Оставайся у нас до утра, — предложил Янчеву Виктор Осеев. — Хоть поговорим, отведем душу. Когда потом встретимся.
Янчев рассмеялся:
— Да я и не собираюсь от вас уезжать. Только вот где-то надо пристроить на ночь моториста, потому что катер нам утром понадобится.
— Пусть спит на моей койке, я все равно на вахте, — подхватился Витюня. — Я сейчас пойду скажу ему об этом. Он вместе с нашими в кубрике по телеку футбол смотрит.
— Да-а, что нам в этом году преподнесет скумбрийная путина? — сказал Янчев, вытаскивая из пачки новую сигарету. — Все надежды на скумбрию.
— Ты хоть что-то да взял, — сказал Селенин. — А мы ее и в глаза еще не видели.
— Десять тонн, разве это рыба, — усмехнулся Янчев.
— Хоть для затравки.
— Только что. И не больше, — согласился он. И, обращаясь к Осееву, спросил: — Помнишь, Виктор, что нам в техникуме о рыбах говорили?
— А-а, Фараон, — вспомнил Осеев маленького, толстенького кандидата биологических наук, по прозвищу Фараон. Но свой предмет Фараон знал отлично. Только читал нудновато. И все же Виктор до сих пор помнил, с чего начинал тот свою первую лекцию. И, закатив глаза, подражая Фараону, Осеев затянул нараспев: — Мир рыб чрезвычайно богат и разнообразен. Рыбы населяют моря, озера, реки, ручьи и даже пещерные воды и артезианские колодцы...
— Стоп! — остановил Виктора Янчев. — А теперь я. — И, тоже нараспев, продолжал: — Сколько живет на земном шаре отдельных экземпляров рыб, не знает никто. Другое дело отдельные виды. Специалисты насчитывают около двадцати тысяч видов рыб — больше, чем зверей, птиц, пресмыкающихся и земноводных, вместе взятых... — И, переведя дух, спросил Погожева: — Ну как, партийное начальство, наши знания?
— Наверно, ваш Фараон поставил бы пять с плюсом, — сказал Погожев.
— То-то же, — удовлетворенно произнес Янчев. — А, впрочем, может, наши с тобой знания, Витя, давно устарели? Столько лет прошло, как мы разлетелись из техникума кто куда! Может, все отдельные экземпляры рыб пересчитаны.
— Еще как пересчитаны. По косточкам. Особенно у нас, в Черном море, — отозвался Зотыч. Он занял Витюнино место на комингсе и все это время, молча потягивая свои «гвоздики», слушал, что говорили остальные.
— Сейчас Зотыч начнет нам расписывать, сколько рыбы водилось при царе Горохе, — откинувшись на спинку дивана и широко разбросав свои толстые ноги, слово за словом вытягивал из себя Селенин. — А ты подумал, Зотыч, о растущем спросе населения?
— «Подумал», — угрюмо передразнил его Зотыч. — Мне умирать скоро. Ты думай. На то тебя и учили, чтоб думать. — И маленькое сморщенное лицо старого рыбака стало строгим и недосягаемым.
Жора, не ожидая такой отповеди от тихого Зотыча, нахмурился и покраснел. Будь это в другое время, он пропустил бы слова Зотыча мимо ушей. Но сейчас, когда все происходило в присутствии Янчева, Селенину казались слова Зотыча чуть ли не подрывом авторитета. Может, даже оскорблением. Но отчитывать Зотыча он не решился. Зотыч есть Зотыч, хотя и тихоня, но за словом в карман не полезет. Погожева от всей этой картины разбирал смех. И на губах Янчева появилась улыбка, которую он старательно сдерживал.