Черт! В каком Нью-Йорке?!
«…не только в Москве и Санкт-Петербурге, но и по всей России. Средства массовой информации, представляющие актуальные новости в области культуры, моды, красоты и здорового образа жизни, формируют представления самой широкой аудитории в возрасте от 18 до 34 лет…»
Во всяком случае моду на эпиляцию мы уже сформировали.
«…Конкурс позволит создать социальные условия для прихода в журналистику новой генерации талантов…»
Чтобы талантливо и остро писать про целлюлит.
– Алена, у тебя загранпаспорт есть?
«…Надеемся, что этот актуальный проект сможет занять достойное место в комплексной программе Министерства…»
– Алена! – громкий голос Полозовой пробился сквозь государственно-идеологический туман.
Черт, сейчас мысль улетит! Ее и так сложно фиксировать на этой социально-бессмысленной бредятине.
– Загранпаспорт? Есть.
– Отлично! Значит, ты поедешь в Париж!
На Краснову было жалко смотреть. Но на меня она и не смотрела. Обиделась! Но я-то ни при чем!
Как трудно оставаться позитивной, находясь внутри сложносочиненных женских отношений. Здесь все решается нервно и эмоционально – со слезами, обидами, истериками. А в финале – поцелуи и совместное поедание шоколадок, символизирующее примирение.
В аэропорту я была первая. Из семи девушек, вылетавших в Париж, в лицо я не знала ни одной. Единственный ориентир – фотография Жаклин в журнале.
Я заняла стратегическую позицию в кафетерии под табло. Рейс был в 3.40 – это дешевле, чем лететь в 8 утра, объяснила Ленка. Концерн FLG денег на ветер не бросал. Регистрацию еще даже не объявляли. Слово check-in пульсировало только для Цюриха и Лондона. Я засела с кофе и вглядывалась в девиц, проходивших мимо, пытаясь угадать, кто из них те самые монстры, которыми пугала меня Краснова перед отъездом.
– Ты книжку какую-нибудь возьми, чтобы не сидеть дурой. Они с тобой не будут разговаривать. У них своя тусовка. Робски не покупай – засмеют.
– А если взять Толстого?
– Смеешься? Тоже не катит. Надо что-нибудь такое модное. Посмотри в «Воге», какие там книжки сейчас рекламируют.
Безо всякого «Вога» было ясно, что брать. Я вооружилась гламурным Бегбедером.
– А с чем поедешь? Чемодан у тебя хороший?
– Обычный, «Самсонайт».
Краснова, которая давно простила меня за Париж и теперь помогала изо всех сил, тяжело вздохнула:
– Плохо, конечно. И у меня нет нормального чемодана. Я бы тебе дала.
– То есть надо Виттон, что ли? – я смеялась.
– Что ты ржешь? Именно это и надо!
– Ладно, Лен, не до такой же степени.
– До такой!
Ленка добровольно взялась выполнять роль личного стилиста и далеко продвинулась по пути моего фешн-просвещения.
Мы ходили вместе по магазинам, и через некоторое время я уже могла покупать вещи самостоятельно.
Краснова неплохо расставляла флажки по границе хорошего вкуса, и я старалась на нее ориентироваться, чтобы с непривычки не перебрать в своем стремлении быть модной. Самое страшное, что можно услышать на наших тусовках – too much. Это нарушение негласного закона профессионального глянца – too much могут одеваться только девушки с Рублевки. Да, они носят те же бренды, что и глянцевые редакторы, но в том-то и состоит искусство дозировки, чтобы уметь выбирать вещи в тех же модных тенденциях, но не быть такими вульгарными.
У нас свои законы и правила. Например, неприлично носить вещи, которые фигурировали в рекламе. Это слишком узнаваемо, слишком much. Вещи с рекламного look’а адресованы тем, кто вне модной индустрии, – наивным (хоть и богатым) ее юзерам. Мы же находимся внутри, и наши вещи должны носить глубинный смысл, подчеркивать глубокое проникновение в мир моды. К тому же глянцевые редакторы люди экономные – рублевскими бюджетами располагают единицы. А вещь с картинки гарантированно выходит в тираж в следующем сезоне. Настоящий модный гардероб создается годами – как хорошее вино. Покупать каждый сезон total look, все новое и актуальное, – это удел обладательниц ограниченных интеллектуальных ресурсов и неограниченных нефтяных бюджетов.
Черный цвет был фаворитом глянцевой жизни. Он худил и позволял сэкономить. Черные вещи могли перетекать из сезона в сезон – в отличие от сиреневых или зеленых, которые носили явно выраженный временный характер. Пойди разбери, из какой коллекции черные брюки – вчерашней или 2004 года. На фундаменте черного держалась глянцевая карьера.
Настоящего редактора гламура отличает любовь не к Виттону и Гуччи, а к продвинутым маркам, неразличимым с высоких куршевелевских и николиных гор. Высшим пилотажем было одной из первых открыть такую марку, лежавшую вне масс-культа. Но где и как ее открыть – Краснова не сказала.
Мне пока далеко до таких изысков. Даже черный базис был недоделан.
Перед Парижем мы продумывали с Ленкой мой гардероб. Джинсы она одобрила – хотя и простецкий Levi’s, но сидели они хорошо. Сапоги были новые, на платформе – и тоже прошли ее контроль. Но требовалось два вечерних платья, а у меня не было ни одного. Мы заехали после работы в «Султану Французову», но мой 46-й не помещался в их 42—44.
Одно платье в итоге Ленка мне одолжила. Для второго выхода я придумала соединить черную юбку и белую блузку. Краснова поморщилась:
– Плохо, конечно. Если получится, беги там в магазин сразу.
Собранная, как в пионерский лагерь (вместо конфет – мешок косметики), я сидела курицей на высоком стульчике и вглядывалась в лица отъезжающих.
Под табло собиралась группка. По-моему, это они. Я узнала их по багажу. Louis Vuitton, Fendi, опять Louis Vuitton… И ни одного потрепанного «Самсонайта». Я посмотрела на свой чемоданчик. Пророчества Красновой сбывались.
Надо подойти и познакомиться. Но мне вдруг стало немного страшно. Как в детстве, когда мама засовывала меня в лагерный автобус, оставляя наедине с чужими людьми, с которыми, как предполагалось, я должна теперь подружиться.
– Девочки, вы в Париж?
Их было пятеро, представительниц старшего глянцевого отряда. Три девицы стояли в центре композиции, две поскромнее, совсем молоденькие, жались в сторонке. На меня никто не обратил внимания.
– А мне Мораг сказала, что мне подходят тени, которые у них будут.
– Поль написал, что ждет нас. В прошлом году они на презентации в Париже поселили меня в такой ужасный отель…
– Девочки, вы с Жаклин летите?
Они услышали кодовое слово. И среагировали. Осмотрели меня – сапоги, джинсы, чемодан.
– Давайте познакомимся. Я Алена Борисова, журнал Gloss.
– Ты вместо Красновой? – спросила меня брюнетка.
– Можно и так сказать.
– Ассистент, что ли?
– Нет, редактор отдела People.
– А, понятно.
И девочки отвернулись. Через двадцать минут ожидания, которые я провела в полном молчании, появилась Жаклин.
Расцеловала троицу – Луи Виттон, Фенди, Луи Виттон.
– Хароший, хароший! – это относилось к троице брендов. – Ты Борисоф? – она ткнула в меня пальцем.
– Я.
– Пошли за мной, бистро, бистро!
Мы побежали за ней, как цыплятки за курицей. Я в конце – как самый гадкий утенок. Кстати, вместе с Жаклин нас было всего семеро. Кто-то опоздал?
В самолете я сидела одна – через проход три девицы шептались о чем-то своем. Остальные спали. Я прикрылась Бегбедером.
Ступив на родную землю, Жаклин разволновалась. Звонила куда-то, спрашивала, где автобус, и кричала – «За мной!». Мы метались по аэропорту де Голля, пробиваясь сквозь плотные слои пассажиров.
«Экзит ту» – водител сказал. Если он сказал «ту», значит, надо идти номерь один». Мы послушно двинулись за Жаклин.
Спустились в какие-то катакомбы – коридор с тусклым светом, вонючий, пахнущий мочой и потом, пробирались мимо афроамериканцев в грязных робах, смотревших на нас с удивлением и вожделением. Жарко и душно. Кондиционеры на этом парижском дне не работали. Всем было понятно, что мы идем не туда, но никто ничего не говорил. Хотелось спать и есть.