— Какой простор для ваяния, — радость переполняла меня, — завтра же начинаю.
В полдень я впервые приготовила на очаге еду. Послышались чьи-то шаги — это Гемон, и мне его появление неожиданно показалось очень приятным.
— Иди поешь с нами в первом моем доме.
— Дом небольшой, — заметил Гемон, — но, раз ты живешь в нем, великолепный, да и сад станет красивым и полезным.
На улице заскрипела телега.
— Этеокл отправил меня к тебе привезти мебель, — пояснил юноша.
— Только ничего лишнего: за годы скитаний я поняла, что на самом деле нужно очень мало вещей.
К., наверное, предупредил Этеокла, потому что в телеге было лишь самое необходимое и еще два настенных ковра.
В конце трапезы Гемон, замявшись, неожиданно проговорил:
— Расчистить сад, отстроить мастерскую — работа немалая. Вам двоим это не под силу, потому что К. надо щадить свои силы. Мне бы хотелось помочь вам.
— Ты хочешь помочь? А что подумает Креонт?
— Я под началом не у него, а у Этеокла. У меня много дел, но среди дня выдаются свободные минуты. Я могу сейчас же и начать. Я даже мотыги принес.
Предложение это мне понравилось, и было приятно, что Гемон и К. вместе решили прежде всего проложить дорожку к мастерской.
Гемон без промедления принялся за дело. Он срезал траву, мотыжил землю — впрочем, вырывая ненужное, он тщательно сохранял полезные растения. Тем временем мы с К., прежде чем вносить в дом мебель, принялись отмывать стены.
Время от времени я выходила взглянуть, как работает Гемон — ему было очень жарко, и я принесла холодной воды из родника. Он наклонился над корневищем, которое вырывал из земли, неловко поблагодарил меня. И под его взглядом, в котором восхищение было перемешано со страстным желанием подчиниться, я смутилась больше, чем думала.
Приблизился вечер. Гемон сложил инструменты, быстро попрощался и торопливо ушел, чтобы успеть на вечернюю перекличку. Едва успели затихнуть Гемоновы слова, что он придет на следующий день, как передо мной вырос Этеокл.
— Почему ты выбрала такой бедный квартал и дом? — спросил он, внимательно все осмотрев.
— Наш отец в конце жизни стал беден, он сначала мирился с этим, потом решил, что это правильно.
— Почему?
— «Никакого ненужного труда», — говорил он.
Этеокл мгновенно оценил эти слова.
— Эта точка зрения, — произнес он, — прямо противоположна той политике, что я веду в Фивах, но я понимаю ее. Не будь Полиника, я бы, может быть, думал, как Эдип. — И, глядя на дорожку, которую начал прокладывать Гемон, продолжил: — Ты наняла лучшего из моих людей.
Я рассмеялась от удовольствия:
— Правда, красивая работа?
— Хороший выбор: после Полиника это самый красивый мужчина в Фивах, и он невероятно честен.
Щеки мои зарделись, и это, естественно, не укрылось от Этеокла.
— Ты говоришь, что Полиник — самый красивый мужчина в Фивах; для тебя он по-прежнему фиванец?
— Что бы Полиник ни делал, он навсегда останется одним из нас.
— Тогда почему ты изгнал его?
— Я позволил ему царствовать год и честно служил ему в это время. Он отправился путешествовать, и я не позволил ему вернуться. Он разрешил Фивам погрузиться в спячку, я же принуждаю их, я принуждаю и Полиника: пусть мечтает и воплощает фиванские мечты.
Этеокл вышел, прижимая к себе красивый шлем с черным султаном. Я бросилась вслед, схватила его за руку:
— Знаешь, в Фивах ведь тоже есть кое-кто, кого я люблю так же, как Полиника, и это — ты.
Он нежно и как-то печально взглянул на меня.
— Ты одинаково относишься к нам и тем не менее сказала Исмене: «Настоящий царь — Полиник». Эти слова вырвались у тебя, я тоже мог так сказать. Настоящий царь по своей природе — Полиник, и я это знаю. Я — царь лишь по неустанному усилию, мне никогда не совершить тех великих подвигов, что он может совершить, но что было бы с Полиником, если бы не то глубочайшее оскорбление, которое я нанес ему? Он стал бы властелином заурядного города. Я знаю, что делаю: не справедливости хочу, а могущества. Именно потому, что Полиник так восхитителен, так идиотски солярен, я должен был восстать против него, должен был поднять на него оружие, оружие тьмы и золота, которое я привлек в Фивы.
Он повернулся, и вот уже только его быстрые шаги отдаются вдали. К. подошел ко мне, взял за руку, отвел в дом. Тягостные думы завладели мною: братьям известна, им всегда была известна тщетность всего того, что я должна предпринять. Я присела у очага, в котором К. разжег огонь. Сам он сел напротив, наблюдая, как борется во мне та бедная испуганная девчонка, которая, по-моему, и есть я, и другая — непонятная, непредсказуемая Антигона, которую Клиос, Эдип и Диотимия считают, что видят. Тому, кто слушает на пороге души, прекрасно известно, что противостояние этих двух Антигон не может завершиться выбором одной или другой ипостаси, оно дойдет до конца, и цена ему — жизнь. Это невозможно выразить словами, и К. начинает потихоньку напевать, успокаивая словами израненную душу, он убеждает меня поесть, лечь, внять истинам глубокого сна.