— Чего?
— Гибели наших братьев, Антигона.
Тщетно я пыталась приучить мой ум ко всем этим расчетам и ненависти.
— У Креонта, — продолжила Исмена, — только одно слабое место: он любит сына. Тут-то ты и встала у него на дороге — ему не вынести, что Гемон тебя любит.
— Но Гемон меня едва знает, а Креонт не знает вовсе.
— Гемон любит тебя, Антигона, потому что ты настоящая, до сумасшествия настоящая, и одного твоего присутствия достаточно, чтобы почувствовать, кто не настоящий. А Креонт, при всей его ловкости, не настоящий. Гемон понял это, когда говорил с ним о тебе, и они расстались, почти рассорившись. Креонт во дворце, он ждет тебя, будь осторожна.
Исмена удалилась, грациозно ступая, и все, кто встречал ее, улыбались.
Креонт пригласил меня сесть подле него и указал на дверь, выходившую в сад.
— Исмена сказала, что ты исполняешь мраморное обрамление для этой двери.
— Одна сторона закончена.
— Ты не теряла времени — я не знал за тобой такого таланта, да, по правде сказать, я почти ничего о тебе и не знаю. Кажется, ты избегаешь меня, и это странно, ведь я — твой дядя и я очень любил Иокасту.
— Моя мать отвечала вам тем же.
На мгновение лицо Креонта прояснилось, но взгляд его быстро потемнел.
— Меня убеждают, что ты, Антигона, хитра, и мне кажется, люди эти не ошибаются, но Гемон этого не понимает.
Я молчала, разглядывая через дверной проем высокие красные цветы: точно такие же росли тут и раньше — я часто вижу их во сне.
Креонт предложил мне выйти с ним в сад; сначала мы молчали: шли, думая о Гемоне, Иокасте, которая так любила ухаживать за цветами. Сад разросся, стал роскошнее, чем прежде, но исчезли те тончайшие цветовые сочетания, которые были при маме.
— Почему ты не осталась у Исмены? — спросил, наконец, Креонт. — Могла бы и во дворце жить. Не кажется ли тебе, что устроить себе жилье в крестьянском доме, в самом бедном квартале, одеваться, как ты одеваешься, — все это несколько чересчур, и вся эта преувеличенная простота — не более чем скрытая критика того, что нужно для престижа Фив и царской семьи.
— Дом этот решил предоставить мне Этеокл.
— Этеокл ни о чем, кроме войны, не думает, все остальное ему безразлично. Разве прилично, что он позволяет моему сыну Гемону, второму человеку в войске, ежедневно приходить к тебе и заниматься черной работой?
— Я ничего у него не просила.
— Вот в этом-то и есть твоя хитрость: чем меньше ты просишь, тем больше он тебе дает. Разве ты не знаешь, что, перед тем как покинуть Фивы, Гемон сообщил мне о своем желании жениться на тебе?
— На мне? Жениться? — я была настолько обескуражена, что у меня вырвался ответ в духе Иокасты: — Нужно еще, чтобы я этого захотела.
Креонт, сверливший меня своим взглядом, кажется, не ожидал этого, но нашелся:
— Ты этого захочешь.
Гнев захлестнул Креонта, и грубый вопрос, от которого он удерживался, сорвался все-таки у него с языка:
— Ты хоть еще девственна?
Вопрос не смутил меня, и я просто ответила: «Да».
— Как же это может быть, — не унимался он, — в том бедственном положении, в котором я видел вас в Колоне? В той неразборчивости связей, что возникает в пути, и потом — с тобой так долго рядом был этот убийца, который потом стал художником…
— Клиос почитал меня, а я научилась себя защищать.
Я знала, что Креонту хотелось спросить: «А Эдип, он тоже почитал тебя?» Глаза наши встретились, я выдержала его взгляд. Креонт не посмел произнести то, что хотел.
— Что ты будешь делать, когда Гемон, несмотря на мой запрет, женится на тебе?
Вот об этом меня и предупреждала Исмена, поэтому она и говорила, что я должна быть настороже. Мной овладело великое спокойствие, потому что единственный способ защитить себя от хитрости и грубости — отвечать, как есть на самом деле.
— Не знаю, — проговорила я.
— Посмеешь пойти дальше, посмеешь разлучить сына с отцом? — вскричал Креонт.
Я спокойно разглядывала его: мне стало ясно, что, несмотря на всю его ярость, держаться надо того, что есть на самом деле:
— Не знаю, — повторила я.
На этот раз Креонт поверил, лицо его исказила гримаса настоящей муки, но гневливость никуда не делась.
— Уходи из Фив, Антигона, потому что, если ты окажешься между Гемоном и мной, несчастье ты принесешь обоим. — Голос у него сорвался, и в словах прозвучала почти мольба: — Не отнимай у меня сына.
Такая любовь растрогала меня.
— Я не хочу отнимать его у тебя. Но я фиванка, я имею право здесь жить. Я останусь здесь столько, сколько потребуется, чтобы помирить моих братьев.