Вернувшись к реальности, я увидела, что Железная Рука уже мотыжит сад. Он считает, объяснил К., что еще можно посадить овощи, если их обильно поливать, что он и собирается делать.
— Каким образом, если он скоро уйдет?
— Он не уйдет. Клиос знает, что я болен, и отправил его ко мне в помощники.
Это новое вмешательство Клиоса в мою жизнь принесло мне такую глупую радость, что я разозлилась.
— Я не хочу, чтобы Клиос защищал меня, — возмутилась я.
— Клиос и не думает тебя защищать, — ответил К., и голос его прозвучал весьма серьезно. — Он отправил нас сюда, чтобы ты могла исполнить свое произведение.
— Барельефы?
— Барельефы, и не только барельефы, то, что заявит о себе само. Кроме того, — добавил он, — Клиосу известно, что побыть немного с тобою рядом для нас благотворно.
Я подозвала Железную Руку, и он помог отнести в мастерскую деревянные колоды. Дерево красивое, твердое, обрабатывать его будет трудно, да и сами колоды какие-то слишком массивные. Железная Рука понял, что я думаю, и предложил сначала их обтесать, — так мне будет легче работать. Я согласилась. Он установил одну из колод на камень в саду и принялся за дело. Я уселась перед другой и в отчаянии на нее уставилась: как вызвать из этой деревяшки царственный и сладострастный образ Полиниковой Иокасты, потому что вначале под моим резцом должна появиться она — так было изначально решено неизвестной инстанцией. Иокаста и Полиник, преисполненные жизнью и страстями, уже здесь, в этом бревне, от вида которого мне становится жутко. Не их — они и так слишком живые — должна я вернуть к жизни своим ваянием, я должна заставить жить себя. Эту Антигону, скульптора, у которой ежедневно, несмотря на ее горе и страхи, будет одна роль — терпеливо стесывать слои древесины, что скрывают от людских глаз образы моих родных.
Ощущение, будто Иокаста и Полиник близко, но еще недостижимы, настолько встревожило меня, что я бросилась к камню, на котором Железная Рука обрабатывал деревянную колоду, еще скрывающую образы Иокасты и Этеокла. Железная Рука тщательно полировал стесанные им выступы, затирал трещины. Я дотронулась до деревянной поверхности, любовно провела пальцем — как весело работает Клиосов друг. Мне бы хотелось, сказала я, во время работы смеяться, как он.
Лицо Железной Руки осветила улыбка. «Это н-нетруд-но!» — в его словах столько уверенности, что я поверила. Вернувшись к еще скрытым в дереве Иокасте и Полинику, я медленно опустилась на корточки рядом с колодой. Я смотрела на деревянную поверхность, ощупывала пальцами, прижималась к ней щекой и, как делал Эдип, упиралась лбом. Но долго я не выдержала, потому что вскоре глаза мои застили слезы, и я перестала что-либо различать.
Кто-то вошел в сад — хорошо, если бы это был Гемон, но шаги вроде не его. Смотреть, кто там, не имело смысла: я все равно ничего не видела, и мне не хотелось, чтобы меня застали в слезах. Неплохо бы спрятаться, уйти куда-нибудь, но силы оставили меня: я крепко обняла твердую деревянную колоду, в которой живет моя умершая мать, уткнулась в эту деревяшку и перестала сдерживать слезы.
Теперь вошедший в сад был совсем близко от меня, я подняла голову, и моей щеки коснулись светлые и душистые пряди волос. В них нет Полиникова жара, испепеляющей ярости. Серебристый свет, идущий от прядей, — не мой свет, увы, тем не менее он завораживал меня. Я зарылась заплаканным лицом в серебряные эти кудри, пальцы мои ощупали совершенные Исменины руки, нежное плечо.
— Что ты так долго всматриваешься в эту грязную деревяшку? — зазвенел высокий Исменин смех. — Из нее-то ты и собираешься изваять нашу восхитительную мать? Этеокл просит меня тебе помочь — в чем? Я не скульптор, я тку самые красивые в Фивах ковры, этого достаточно для моего счастья и для счастья моего мужчины… Но ты гладишь мои волосы своей щекой, как когда-то. Вспомни, ты давно не делала так с тех пор, когда наши братья частенько толкали меня и я падала на землю. Чтобы ты пришла и утешила меня, я принималась громко реветь, даже если мне не было больно. Я была уверена: ты сразу прибежишь, станешь укачивать меня, расчесывать мне волосы, вытирать слезы и ласково касаться их своей щекой — сначала одной, потом — другой. Это нравилось и тебе, и мне, — как нам было тогда хорошо обеим!