„Это неправда, — возразила ты, — ты начал первым, как всегда“.
Мы еще приводили Полиника в порядок, когда, предупрежденная служанками, прибежала обезумевшая Иокаста. При виде крови на лице Полиника она вскрикнула и, рыдая, бросилась к нему. Она прижала его к себе и долго не выпускала из своих объятий. Полиник был очень доволен: он снова в центре мира, источающем сияние, а его брат рыдает, мучимый угрызениями совести. Оставив мать заниматься Полиником, ты подозвала меня, и мы попытались успокоить Этеокла. Мы обнимали его, говорили, что начал не он. Выкричавшись от страха и гнева, Иокаста поняла, что виноват был не только Этеокл. Она подозвала его, и все помирились.
Вот такими были наши братья, такими они и остались — по правде говоря, они и не выросли. Вот такой была ты, Антигона, всегда готовая утешить слабого. Но все-таки сила тебе нравилась, не правда ли? Победная и хохочущая Полиникова сила?»
Ты вздохнула: «Мне она нравится и сейчас». Потом снова прозвучало настойчивое: «Дальше!» — и ты посмотрела на свои неустанно движущиеся руки, как будто это были не твои руки, а кого-то другого.
Я пересела, и мне стали видны твои глаза — благодаря мне ты не плачешь, но в них, кажется, появился страх: ты побаиваешься того, что начало проступать под твоими пальцами.
Тогда я решилась:
Жестокость, с которой дрались близнецы, и их все возрастающая сила напугали родителей. Их очень удивило твое дикое упрямство, с которым ты защищала Этеокла, а твоя любовь к Полинику была ведь им известна, особенно когда в присутствии Иокасты ты бросила в лицо Эдипу: «На месте Этеокла я сделала бы то же самое!»
Этеокла они не наказали, и, кроме тех упреков, которые обрушила Иокаста на его голову сразу после случившегося, других не последовало. Они решили, что пора близнецам расстаться, и братья, почувствовав, что решение справедливо, не протестовали. Этеокл был отправлен в Коринф учиться мореходному искусству и торговле, как некогда Эдип. Полиник последовал в Аргос, к царскому наследнику, который был известен многими военными успехами, совершенствоваться во владении оружием.
В эту минуту я почувствовала, что ты слушаешь меня вполуха: все твое внимание было приковано к выступающим из дерева фигурам, и, казалось, ты начинаешь видеть то, что уже открыли твои руки. Ты была настолько поглощена работой, что даже не заметила, как я отошла и присела на скамейку у стены. Я так устала, что заснула. Когда же я открыла глаза, ты все еще продолжала работать.
«Темнеет, — сказал К., входя. — Хватит, ты почти ничего не видишь».
«Мне для этого не нужно видеть», — ответила ты.
«Знаю, — произнес он, — но, если ты перетрудишься сегодня, завтра работать не сможешь. Исмена тоже устала, сегодня она останется здесь. Гемон и Железная Рука приготовили отличный обед. Идем».
Он взял нас обеих за руки и потащил к дому.
Все очень проголодались и ели, обсуждая, что с кем произошло. Гемон был счастлив, он стал другом К. и Железной Руки, и то и дело поглядывал на тебя. И, хотя на твоем лице лежали следы усталости, волосы торчали в разные стороны, на платье проступали пятна от пота, тебе нравилось, что на тебя так смотрят. Тебя клонило ко сну. К. встал: «Идем, я помогу тебе лечь». Антигона сразу возразила: «Я сама», но через несколько секунд согласилась: «Нет, неправда, я больше не могу, помоги нам. Сегодня утром я приготовила для Исмены красивую, совершенно белую постель».
К. помог нам, голубые простыни, что я принесла для тебя, привели тебя в восторг. К. укрыл нас, поцеловал, мы повернули головы так, чтобы видеть друг друга, — мы делали так и когда были маленькими, чтобы не слишком бояться темноты. Мне хотелось видеть, как ты засыпаешь, но не удалось, потому что, наверное, я сама уже спала.
Сегодня, когда я снова пришла к тебе после полудня, ты ничего не делала, хотя твои руки лежали на будущем барельефе. «Ты ждешь меня?» — и обе мы по моему голосу поняли, что я не в духе. Тебя это не смутило. «Как тебе идет этот синий цвет, — сказала ты, — ты еще красивее, чем думаешь».
Твои слова выбили у меня почву из-под ног, но я еще пыталась сердиться: «Тяжело мне сюда приходить, ты хотя бы что-то делаешь руками, я же только — в который раз! — повторяю то, что тебе известно».
«Мне больше ничего не известно, Исмена, Эдип требовал так много, что он затмил собой все прошлое. Ты оживляешь прошлое, когда рассказываешь».