Я хотела еще поупираться, но напрасно, — я снова начала говорить, и слова лились и лились в то время, как ты долбила свое дерево или, чтобы почувствовать будущую скульптуру, прижимала ладони к его поверхности.
Эйдоксия рассказывала, что, после того как близнецы расстались, их больше всего интересовали новости друг о друге. Этеокл, который в Фивах смеялся над нами, когда мы учились писать, узнал, насколько это важно. Писать и читать он научился с присущей ему быстротой. Этеокл занимался мореходством и из путешествий отправлял брату коротенькие послания в виде поэм. Полиник гордился этим, учил послания наизусть, читал их вслух на празднествах при дворе или своим друзьям на стадионе.
Царь Аргоса умер, на трон взошел его сын, Полиник стал его другом, командующим конницей и находился при нем неотступно. У нового царя не было сына, и он сделал Полиника своим наследником. В награду за победу, одержанную благодаря храбрости Полиника, царь подарил ему серебряные копи, и Полиник разбогател. Он сообщил об этом Этеоклу, который в то время был в Азии, затем навестил брата и привез с собой лидийцев, которые славились прекрасным знанием горного дела. Они обследовали копи, обнаружили новые серебряные жилы, годные для разработки. Этеокл предложил Полинику привлечь к работе в копях не рабов, а настоящих мастеров горного дела.
Этеокловы советы оказались справедливы — добыча серебра увеличилась в четыре раза, и Полиник еще больше разбогател. Это не удивило Полиника: по его мнению, это была лишь часть золотого века, для которого она, был рожден, и небо пока давало ему то, что должно.
Этеокл бороздил Средиземное море, все больше углубляясь в Азию, и то, что там увидел и понял, изменило его. Ни путешествия, ни мореходство Полиника не интересовали, но когда Этеокл написал ему, что нашел в Азии несравненных коней и всадников, он тут же отправился туда. Его отвага, смех, великолепие понравились владыкам и кочевому народу. Полиник вступил с ними в дружбу и долгосрочное сотрудничество, нанял на службу всадников, и Аргос стал одерживать победы, прославившие Полиника.
Когда после долгих лет разлуки близнецы вновь — на короткое время — встречались в Фивах, для нас и для них это было праздником. Братья не прекращали соперничества, каждый для другого был несравненным, единственным и вечным соперником. Этеокл напрасно закалял свое тело и во время путешествий совершенствовал свой разум, — в Полинике было больше сияния, и он затмевал брата, увлекая и нас в свою орбиту.
Иокаста была счастлива, что близнецы вернулись, и до того, как свершилась трагедия, сияла последними всполохами своей несравненной красоты и радости. Мы были ослеплены обоими, но Этеокл прекрасно понимал разницу между взглядами и улыбками, которые предназначались брату, и теми, что были обращены к нему. Мы тогда были слишком увлечены Полиником великолепным, чтобы восстановить равенство между близнецами; Эдипа же настолько занимали первые проявления чумы, что он и не видел, что происходит у него дома.
Голос мой сорвался, потекли слезы, мои вместо Антигониных, и я заплакала, как ты и хотела, Антигона, за нас двоих. Глаза твои сухи и внимательны, руки не дрожат, — вот твой закон, тот, что ты навязала мне, и я подчинилась, продолжая говорить.
Когда случилось несчастье, близнецов сразила гибель Иокасты, извечное соперничество настолько завладело ими, что для Эдипа они ничего не могли сделать. Слепой, униженный, упрямо замкнувшийся в собственном молчании, он, казалось, перестал для них существовать, будто умер он, а Иокаста была жива. И вожделели они ее короны, мятежной короны земель и адских областей, а не сломанного Эдипова скипетра. Неистовое же соперничество и взаимное подзадоривание помогло им соблюдать траур и поддерживало их при людях. Полиник был уверен, что он единственный царь по праву рождения, а Этеокл решил никогда и ни в чем не уступать ему.
Какие спокойные, мягкие у тебя пальцы, как они свободно лежат и как крепки инструменты, которыми можно обрабатывать твердую, темную поверхность дерева, но слова, из которых я слагаю для тебя картины, еще тверже. В этих жестких словах и нахожу я ту Полиникову Иокасту, которую ты от меня ждешь. Между ним и нею происходил постоянный обмен, по этой тропе, по этому проходу шел свет, по этой дороге шла слава, и они неустанно обменивались ею, и нам туда не было доступа. Да, Полиник был ее славой, и он мог бесконечно обретать в ее взгляде свою верховную власть ребенка, которым он был, и царственный образ мужчины, которым ему предстояло стать просто потому, что он величественно пребывал на этой земле. Можно было подумать, что для Полиника всегда было лето, и если его хорошо тренированное тело было приспособлено к любому времени года, дух его жил лишь под пламенеющим солнцем. Все в нем, как и во всей нашей семье, казалось, было предназначено для счастья. Все, кроме Этеокла, которого не ждали и не хотели. Этеокла, который неуемной материнской любовью к Полинику, казалось, был приговорен к не-жизни, точно так же как некогда новорожденный Эдип ее согласием — стать жертвой убийства. А Эдипова слепота? Не была ли она прежде всего его отцовской слепотой, когда он проглядел Этеокла?